Во второй половине дня 15 декабря снаружи послышалось какое-то движение, и монотонное течение дней в укрытии было нарушено.
Я услышал, что во дворе кто-то громко разговаривает. Я не мог точно разобрать, что именно говорили, но это был голос мужчины, который явно был на что-то зол. Потом я услышал, как он кричит требовательным голосом:
– Где они?
Маруся отрывисто ответила:
– Здесь никого нет!
Я слышал приближающиеся шаги, лязг лопаты, когда мужчина начал копать около конюшни. Потом послышался звук второй лопаты, вонзившейся в землю, когда к работе присоединился второй солдат. Вокруг все перевернули вверх дном. Мы сидели, замерев, в надежде, что нас не найдут. Я ничего не видел, но понимал, что они близко, где-то совсем рядом. Через некоторое время копать перестали. Солдаты ничего не нашли, потому что наши укрытия находились над яслями, а не под землей. Снова стало тихо, но здесь, в норах, наши жизни повисли на волоске. Время остановилось. Каждая минута тянулась будто час. Похоже, сегодня нам удалось уйти от своей пули. Прошло еще несколько длинных, полных волнения часов, когда нам рассказали о том, что приключилось.
После наступления темноты мы наконец услышали голос Маруси. Она принесла нам какую-то еду и сказала, что попозже ночью принесет еще. По ее словам, нас выдал сосед, который донес властям, что кто-то прячется на конюшне, потому что туда все время носят еду. Маруся предложила нам через два дня уходить отсюда. У нее были родственники в городке в 30 километрах отсюда, которые могли бы нас приютить. Теперь за нами по пятам шел НКВД, и она боялась, что эти люди вернутся. В ту ночь я так нервничал, что не мог уснуть. Я наконец собирался покинуть это место, но снова мне предстояло отправиться совсем не туда, куда я хотел бы.
На следующее утро, еще до восхода солнца, Маруся принесла всем нам немного еды. Этого было мало, но она сказала, что вечером еды будет больше. Прошло десять часов, прежде чем я услышал, как пришли Маруся и жена Гриши, чтобы позаботиться о своих мужчинах. Маруся наклонилась над моим убежищем и тихо предупредила меня, что Шура придет ко мне через час. Но не прошло и десяти минут, как я услышал выстрел и рассерженные голоса нескольких мужчин. Энкавэдэшники вернулись, и теперь они были совсем рядом с конюшней. Я слышал, как один из солдат приказал:
– Выходите!
У меня кровь застыла в жилах. Какое-то время никто не выходил. Потом кто-то несколько раз выстрелил из пистолета в землю перед нами и снова прокричал:
– Сейчас же выходите!
Я слышал, как Гриша и Иван медленно вылезают из своих укрытий. Их обнаружили, противников было больше, и у них не было другого выхода, кроме как сдаться. Я застыл в оцепенении, лихорадочно размышляя о том, не раздастся ли команда покинуть убежище и в мой адрес. Я ждал, что же будет дальше, но окрика, адресованного мне, так и не последовало. Теперь я мог только ждать… ждать, когда Иван и Гриша выдадут меня.
Еще несколько секунд прошло в тишине. Похоже, на меня никто не обратил внимания. Хотя я и не слышал больше голосов, снаружи то и дело раздавались шаги. Потом шаги стали удаляться от дома. Двор застыл в тишине. Прошел еще час, и ничего не происходило. Я начал верить, что мне удалось выжить, когда вдруг услышал шаги, которые приближались к входу в мою нору. Я решил, что меня, скорее всего, выдали. Я уже приготовился к худшему, но, к своему облегчению, услышал голос Шуры, которая прошептала:
– Оскар, это я!
Она забралась внутрь и сомкнула вокруг меня руки. Она нервничала и все еще всхлипывала и тяжело дышала, когда рассказывала мне о случившемся.
– Это сосед. Он понял, что мы кого-то прячем. Он разыскал офицера НКВД и рассказал ему, что здесь, во дворе, он сможет найти кого-то из тех, кто скрывается. Зачем он это сделал? Мы всегда хорошо с ним ладили.
– Это война, – сказал я мягко. – Она так давит на каждого из нас, на наши жизни. Это ощущается по-разному. Возможно, он просто хотел остаться в стороне, не быть замешанным в чем-то, в случае если кого-то поймают.
Женщина все еще продолжала плакать. Я тесно прижимал ее к себе.
