Я уже много говорю, а многословие не на пользу беседе. Пусть лучше слов будет мало, но каждое из них должно быть весомым, как полено из саксаула. Только тогда будет от них столько же пользы, сколько жара от саксауловых углей. Долгие разговоры на такую тему бессмысленны: культура — не вода, а головы человеческие — не самовары, чтоб можно было заполнять их культурой, как самовары — водой.
Со временем вы все поймете. Может быть, не очень скоро. Слишком долго были мы птицами с завязанными глазами. Нам теперь надо сесть, снять с глаз повязки. Оглядеться и поразмыслить. Много веков мы спали, натянув на голову одеяло бездействия и безучастия, настало время сбросить его.
Теперь вот что я хочу сообщить. Я намерен открыть в селе новую школу. Новую советскую школу. Пусть те дети, которые хотят ходить ко мне, ходят ко мне, те, которые хотят ходить к молле Акыму, пусть ходят в старую школу. Пусть поступают, как хотят, а вы и родители не должны препятствовать детям. Вы согласны, молла Акым?
Молла Акым прекрасно понимал, что, если говорить об образованности, он против ахуна Джумаклыча все равно что верблюжонок против верблюда. И потому, когда ахун в присутствии стольких аксакалов обратился к нему со словами: «Вы согласны, молла Акым?», он растерялся, у него словно бы дым зеленый взвился над головой. Молла Акым взглянул на стариков бессмысленно, как смотрит вокруг человек, накурившийся терьяка, и, сам того не заметив, произнес: «Мы согласны». Но старики сидели молча, словно окаменевшие, и молла, испугавшись, что ответил не так, как должно, тоже вдруг как бы окаменел. Мертвая тишина длилась довольно долго. Потом ахун Джумаклыч спросил:
— Так что ж вы мне скажете? Согласны вы или нет, чтоб дети ходили в две школы?
Старики безмолвствовали. Наконец один из них откашлялся, взял в горсть свою длинную пушистую бороду, погладил ее и спросил:
— Чтоб открыть эту вашу новую школу, вам действительно нужно наше согласие или вы спрашиваете так, из уважения?
— Нет, не просто из уважения. Школа может быть открыта только с вашего согласия. Насильно советская власть никого в школы загонять не собирается. Все должно быть по доброму согласию.
— Ну если по согласию, то открывать не надо. По доброй воле мы не станем учить детей в новой школе.
— Конечно, зачем нам еще какая-то школа? Нам и одной хватит!
— И отцы, и деды наши обходились одной школой! И мы обойдемся.
— Правильно. А то сегодня вы скажете «приводите сыновей», а завтра — «приводите дочерей»!
— Лиха беда начало!
Старики говорили все разом, не слушая друг друга. Ахун молча поднял обе руки, давая знак, что просит помолчать. Голоса стихли.
— Уважаемые старейшины! Меня не удивляет то, что вы говорите. Именно этих слов я и ждал от вас. Послушайте меня еще немного. Когда-то давно был русский царь по имени Петр Первый, мудрый и смелый человек. Он построил прекрасный город Петербург — лучший город в России. И призвал туда богатых и знатных людей со всей страны. «Приезжайте, — сказал он им. — Будете жить в новом прекрасном городе. Будете жить культурно». Знатные люди — бояре — поначалу отказывались, говорили, что не нужны им ни город, ни культура, им и так неплохо живется. Тогда Петр Первый царской своей властью заставил богатых и знатных людей переехать в город Петербург. Приехали они: бороды огромные, одежда старинная, тяжелая и нескладная. Царь повелел открыть на улицах парикмахерские и всем придворным людям приказал сбрить бороды. Те, конечно, ни в какую: борода — главное украшение. Тогда царь Петр издал указ силой брить бороды знатным людям. Стали царские слуги силой приводить бояр в парикмахерские. Приведут боярина, а тот обхватит руками бороду и прямо на землю валится: великим бесчестьем считали бояре лицо свое оголять. С тех пор прошло много поколений русских людей. И все они брили не только бороды, но и усы. И смеялись над дедами, которые так боялись парикмахера.
— А может быть, дело в том, что у корня их бороды не было ангела?
— А вы думаете, у корня наших бород полно ангелов? Да они наши бороды и нюхать не захотят!
При этих его словах большинство стариков коснулись руками бород.
