— Так оно! — удовлетворенно констатировал Чугаев. — Ну, вставай, Алексей Лазкин.
— Я не Лазкин, — тяжело поднимаясь с земли, буркнул парень. Его вывороченные наружу мясистые «заячьи» губы покривились в нагловатой и трусливой усмешке.
— Кто же ты тогда, скажи нам?
Парень покопался в кармане штанов и, покосившись на заворчавшего Пика, протянул потрепанный паспорт. Чугаев мельком посмотрел паспорт.
— Саженов? — Майор внимательно оглядел высокого, здорового парня, с запутавшимся в волосах куриным пухом и помятым с похмелья лицом. — По росту ты, пожалуй, Двухсаженов, а по фамилии — нет. Липа, грубая работа!
— Как знаете, — пожал плечами парень.
— Оружие есть?
— Какое оружие? Спал я, никого не трогал...
— Выбросил, значит? Финка ведь у тебя есть.
— Никакой финки нет! За что берете?
— Сам знаешь — за Дубки. — Чугаев оглянулся на Петрова. — Антон Семенович, пошли собачку поискать.
Антон отпустил Пика, коротко приказал:
— Аппорт![2]
Пик убежал. Лазкин, не скрывая любопытства, искоса следил за мелькающей в кустах овчаркой. Потом собака исчезла — напряженное ожидание на лице Лазкина спало, он, морщась, переступил с ноги на ногу.
— Пошто кусать даете?
— А ты не бегай, — невозмутимо ответил Чугаев. — Зачем бежал?
В кустах раздался шорох. Пик вынырнул из смородины и выпустил из зубов, у ног Антона, длинный самодельный нож.
— Видишь, Лазкин, — упрекнул Чугаев, — а ты говорил — нет.
— Не Лазкин я, — упрямо повторил тот.
— Не Лазкин, так не Лазкин, — сговорчиво согласился Чугаев. — Идем поглядим на твое логово. Идем, идем, — теперь уж слушайся!
В кустах смородины Лазкин действительно устроил себе настоящее логово. На расстеленном полушубке лежала смятая подушка в ситцевой красной наволочке, чуть поодаль — сапоги. Под кустом валялась пустая поллитровка.
— Удобно, товарищ майор, — в холодочке! — сказал Меженцев.
Лейтенант поднял подушку — под ней оказались дамские часы и несколько смятых десятирублевок.
— И часы и деньги, конечно, твои? — с насмешливой уверенностью спросил Чугаев.
Лазкин понял насмешку, передернул плечами.
— Чего там — веди. Все одно убегу!
— Ну и дурак! — горячо вырвалось у Меженцева.
Чугаев хотел одернуть лейтенанта — оскорблять задержанного не разрешается, но вместо этого поддакнул:
— Правильно, что дурак! Не надоело тебе как волку жить? Прятаться, людей бояться? А ведь ты еще молодой. Отбудь честно наказание и живи, как все люди, — солнцу вот радуйся! Семью заведи!
Лазкин угрюмо молчал.
— Пошли к Архиповой, потом в сельский Совет, — посуровел Чугаев. — Проведем опознание.
— Тетку не трогайте, — глухо сказал Лазкин. — Неволил я ее...
— Честных людей не трогаем! — отрезал Чугаев. — Не тебе о них беспокоиться!
В селе скрипели калитки, мычали коровы — начинался обычный день, полный знакомых и радостных звуков пробуждающейся жизни. Лазкин шел посредине, косил по сторонам тоскливыми глазами.
...Зеленый «ГАЗ-69» погудел и въехал в распахнувшиеся ворота. Антон выпрыгнул из машины, отвел Пика в питомник. Когда он вернулся, у машины стоял полковник, окруженный офицерами, и что-то оживленно рассказывал.
— Вот он! — шагнул навстречу полковник, увидев Петрова. — Поздравляю, лейтенант!
— Спасибо, товарищ полковник, — смутился Антон. — Пик хорошо работал!
Глаза полковника заголубели.
— Да я не о Пике, лейтенант. С дочкой вас поздравляю! Утром сегодня...
Но Антон уже не слышал. Он выскочил в ворота, перебежал в недозволенном месте улицу, едва не сбив с ног постового милиционера.
— Гражданин, — начал было милиционер и, пораженный, умолк: нарушителем правил уличного движения оказался... офицер милиции!
— Прости, друг! — крикнул на бегу Антон. — Дочь родилась!
Обескураженное лицо постового прояснилось, он лихо вскинул руку к козырьку.
