— Ой, да если б только это! — Внешнее спокойствие, наконец, оставило женщину, давняя боль и обида прорвались, смяли бесстрастный тон. — Мало ли я ему простила! Ведь он мне всю жизнь изуродовал!.. В Ташкент пришел от Уразовой исполнительный лист, дочка у него оказалась. Смирилась! Заставил сделать аборт, чуть жива осталась. Простила!.. Сколько лет жили — все кое-как, тряпки одной, и той не купил. Стыдно говорить — обносилась совсем. Спасибо, когда тетя что присылала. И это ладно!.. Я ему больше простила. В сорок девятом году туберкулез у меня открылся, так он бросил меня одну и уехал.
— Куда уехал?
— Откуда же я знаю! Не искала. Хоть и трудно мне тогда пришлось, а все-таки легче стало. — В голосе женщины зазвучали запоздалые слезы. — По крайней мере, не поганит каждый день, не кричит, пьяного да грязного не принимаю!.. Уродина!..
— Вы успокойтесь, пожалуйста, — неловко засуетился Бухалов. — Все это прошло. Вот воды выпейте!
Грачева отвернулась, вытерла глаза, долго молчала.
И снова ее голос зазвучал ровно и бесстрастно.
— У тетки я жила до июля пятьдесят второго года. Успокоилась, работа у меня хорошая была, и здоровье налаживаться начало. А тут он, на беду мою, снова приехал. — Грачева покачала головой. — Уж чего тут только не было: клялся, божился! И ничего этого не будет, и ошибся, и простить себе не может! — Темные большие глаза женщины недоуменно и виновато остановились на капитане. — Опять ведь поверила!..
Непроизвольно лицо Бухалова выдало досаду. Грачева заметила, поняла, заговорила, оправдываясь:
— Со стороны-то сейчас и я вижу: глупо. А ведь тогда как: и перед теткой неудобно, и у самой на душе бог знает что! Ни жена, ни вдова, тридцатый год шел — одна. Ну, и поверила. Может, не столько поверила, сколько хотелось верить!..
Грачева продолжала рассказывать — снова это были обиды и терпение женское, границ которому, кажется, нет. Бухалов слушал, сочувственно покачивал головой, и в его воображении невольно возникал облик смиренного, с окладистой седой бородой человека, на поношенном лице которого бегали тусклые, воровато настороженные глаза. Неизвестны были детство и юность этого человека, но вся его последующая жизнь отчетливо представлялась цепью малых и больших подлостей, обмана, прощаемых людьми то по простоте душевной, то по деликатности человеческой, то, чаще всего, по неистребимой доброте женской. И все эти лучшие человеческие добродетели неосмотрительно дарились существу мелкому, себялюбивому, жестокому. Мало строгости, но много доброты и терпения — лучшая питательная среда для подлости, а от нее до преступления — рукой подать.
— Уговаривала поехать к его старикам, в Чернигов, — рассказывала Грачева. — Он еще до нашего первого разрыва обещал меня свозить к ним. Вот и вспомнила. Думаю, съездим, познакомлюсь, с людьми я как-то быстро схожусь — ну, и ближе как-то станем. Остепенится, может, старики подействуют. Да ведь и нехорошо это: сколько лет жили, а родных его не знаю. Словно ненастоящая я жена какая! Думаю так и снова за свое: поедем да поедем! Лето, и деньги тут у него были, не знаю уж откуда. Нет, как отрезал!
— Почему?
— Не захотел. «В Чернигове, говорит, делать мне нечего». Как нечего, а старики, спрашиваю? Молчит. Поссорился, что ли, спрашиваю? Сердиться начал. «Не твое, говорит, дело, и больше мне об этом не напоминай». Да что, говорю, дом-то у тебя заклятый какой? Чуть было опять до разрыва не дошло, кричать начал.
— Сердился? — заинтересовался Бухалов.
— Чуть не побил, — подтвердила Грачева.
— А в Чернигов так и не поехали? — следуя за какой-то своей мыслью, уточнил Бухалов.
— Нет. Поехали в Челябинск...
Бухалов сделал в блокноте пометку, кивнул.
— Продолжайте. Вы начали о Челябинске.
— Приехали в Челябинск, тут он снова отличился. Работал на аэродроме. И спился там с каким-то сторожем. Удумали ведь что! Аэродром был за городом, небольшой, учебный, а недалеко село. Вот как коровы забредут на аэродром, так они с этим сторожем загонят их, пока колхозники выкуп не принесут. Я-то ничего не знала, смотрю только — попивать стал, погуливать, деньги откуда-то берет. А тут их и накрыли! Судить хотели, да не знаю уж, как выкрутился, умеет он это — разжалобить. Дали ему тогда выговор, строгий ли, — не помню уж. Ну, и опять скандал, а тут я еще письмо у него нашла от какой-то Анны, из Уфы. По письму выходило — еще одна жена домой ждет...
