Постелили Никифору на широкой лежанке. Маленькое оконце посинело, потемнело, серебряные звездочки заглянули в него. Гостеприимный милиционер пригласил деда к столу; пар от казанка с картошкой поднимался облачком. Никифор, однако, уже почти спал. Он лишь показал на свой мешок, оброненный в угол, — харчи там, ешьте на здоровье — и повернулся к стенке. Женщина сказала:
— Не трожь его, Николай. Видать, устал человек с дороги.
…Под утро проснулся Никифор, возможно, от свежего ветерка: окно было открыто. Заворочался осторожно, чтобы не разбудить хозяев, плотнее натянул пиджак и опять прикрыл глаза.
Но в это же время поблизости что-то ухнуло. И сразу же копытный цокот дробью рассыпался вокруг. И колокол — тот, нечищеный — забился яростно, застонал.
Дед рванулся с лежанки, и Николай уже натягивал брюки и сапоги:
— Налет, елки-моталки! Бомбу бросили…
Всюду уже скакали гайдамаки, стучали прикладами и нагайками в окна и двери.
— Сынок, огородами скорее, до оврага! А там лесом уйдешь!
— Знаю! — Николай уже сжимал в руке наган.
— Для меня не найдется? — Никифор глазами показал на оружие.
— Где там! У самого десять патронов.
Они выбежали, перемахнули через плетень. А там — порознь, но в одном направлении, к лесу. Их заметили. Бандиты, конные и спешенные, бросились вдогонку.
Николай пальнул, затем еще дважды. Кто-то из преследователей упал.
Какие к осени огороды — ни буйной зелени, ни высокой кукурузы. Все как на ладошке видать, особенно с седла. Вот, правда, канава рядом. Нырнул в нее Никифор, хотел поползти — сил не было. А Николай, видать, ушел все-таки, молодец!.. И тут же голос:
— Вылазь, ч-черт! — над канавой с оголенной шашкой стоял петлюровец.
23
Многих из бойцов бронепоезда отпустили в увольнение до ночи. Командиры строго наказали: к 12.00 быть на месте.
Славка с Петром, как и остальные, направились домой. Вышагивали бодро, почти в ногу. Обмундирование железнодорожному взводу еще не выдали: нехватка; и сейчас торопливо, переулок за переулком, шли просто два паренька, ничуть не похожие на солдат.
Дверь была закрыта. Ключ — в условленном месте. Вошли ребята, присели на койку, посмотрели на друга: «Где же дед?»…
Петро поднялся первым.
— Сбегаю к Ленке, она, наверное, знает, куда он девался.
Вскоре вернулся Петро. И у Ленки никого: дверь на запоре.
— Ну, — решил Славка, — сперва давай подзаправимся.
Они ели и рассеянно глядели в окно. До конца увольнения оставалось часа два, хотелось побродить по городу.
— Пойдем, — сказал Петро.
— Ладно. Только сперва я деду записку нацарапаю. — Славка огрызком карандаша стал что-то писать. Бумажку оставил на видном месте, посредине стола…
Они бродили по улицам. Темнело. Рассеянный и неяркий свет фонарей стоял у каждого столба желтым домиком. Под острыми потолками этих домиков кружились мотыльки.
И было еще тепло — последние щедрые августовские вечера.
У здания театра — чуть посветлее. Спектакль, если судить по времени, недавно закончился. Ребята посмотрели друг другу в глаза, и — надо же такое! — одна мысль мелькнула у них одновременно.
Почти не переговариваясь, направились они в сторону Столыпинской улицы, к особняку, где жила Оксана Ивченко.
— Давай через забор махнем, разведаем в саду, — предложил Петро.
— Давай!.. Погоди, вон, кажись, кто-то идет.
В конце улицы и вправду послышались глухие неторопливые шаги. Красной пчелой подрагивала в темноте папироса. Ребята нырнули за угол дома, присели на траву под темными окнами.
Знакомая щеколда на калитке. Вошли, что ли? Нет, кажется, здесь еще стоят.
— Ну, «Ласточка», как говорится, ни пуха, ни пера. Задание не из легких. Не горячись. И возвращайся живой-здоровой.
Знакомый голос!.. Мальчишки еще плотнее прижались к земле. А Оксана Ивченко отвечала:
— Не беспокойтесь, Петрович. Не в первый раз. И спасибо вам за все: за внимание, советы…
Они попрощались. Оксана вошла в калитку, а человек стал удаляться быстрыми шагами.
Ребята почти ползком — к углу дома, и вслед, вслед смотрят. Поодаль, в тусклом свете фонаря, заблестела кожаная куртка. Вот кто, оказывается, находился тогда в фаэтоне.
— Это же товарищ Мартынов, из ЧК!
