Токмаков лихорадочно обшарил свои карманы — ничего подходящего. У Вадима только грязный носовой платок. Снять с себя пояс, раздеться, разорвать рубаху? Она тоже не стерильной чистоты.
Может, у самого Пасечника найдется чистый платок?
Токмаков обыскал Пасечника и вытащил из кармана шелковую косынку, белую, с голубыми полосками по краям. Откуда вдруг? Раздумывать было некогда, Он скомкал косынку и приложил ее к виску.
Кто-то тронул Токмакова за плечо. Наконец-то! Индивидуальный пакет! Молодец Борис, подоспел.
Токмаков не слышал, как Борис тяжело дышал, не видел, как тот закусил губы, чтобы не заплакать. Токмаков отнял от раны косынку в красных подтеках, сунул ее к себе в карман и схватил пакет.
Он приподнял Пасечнику голову. Тот очнулся.
— Прости… Подвел тебя… — прошептал Пасечник побелевшими губами.
Токмаков перебинтовал Пасечнику голову — кровь сразу пропитала бинт, перевязал кисть руки и ногу, сломанную в голени.
Не так просто было спустить теперь Пасечника на землю.
Токмаков взглянул вниз. В глазах у него темно или на самом деле все краски на рудной эстакаде потемнели? Руда, кокс, известняк и лужи на земле стали черными. Ах, это оттого, что все мокро, а небо — в тучах.
Наконец Токмаков решился. Он взвалил Пасечника на спину, и тот обнял его за шею. На Пасечника надели монтажный пояс, прикрепленный цепями к поясу Токмакова. А к Токмакову, в свою очередь, привязались спереди Вадим, а сзади Борис.
Сперва Токмаков не хотел брать Бориса в расчет, но, в глазах того была немая мольба — зачем обижать парнишку, даже если он ничем не поможет?
Цепочкой, подобно альпинистам, спускающимся по обледеневшему склону, двинулись они вниз. Предосторожности оказались не лишними, потому что по дороге Пасечник снова потерял сознание. Ноша стала сразу тяжелее, а спуск опаснее.
Пасечник не слышал, как его уложили в машину «скорой помощи», как увезли.
Когда, разбрызгивая воду из выбоин, требуя себе дорогу тревожным, режущим ухо гудком, машина «скорой помощи» тронулась с места, Токмаков почувствовал крайнюю степень усталости. Он обливался потом, словно все еще нес на спине свою ношу, пот струился по лбу, заливал глаза. Токмаков полез в карман за платком и машинально достал косынку, которую нашел у Пасечника.
Катя вышла из конторки в самом хорошем расположении духа. Она основательно пропесочила кладовщика за плохой кокс, лихо обругала заведующего складом. Тот попытался ей возражать — ну, куда там! Разве ее переспоришь, тем более когда она в настроении? На каждое слово Катя отвечает десятью, сыплет прибаутками и весело издевается над собеседником.
Катя громко хлопнула дверью, вышла на свежий воздух, подставила ладонь — дождя нет. Погляделась в зеркальце, поправила прическу, стала прихорашиваться, снова достала зеркальце, с удовольствием похлопала ресницами и осталась собой довольна. А все-таки ничего девочка!
Она старалась выглядеть как можно более веселой, независимой, и только глаза ее, подведенные копотью, оставались печальными.
Катя купила мороженое и угощалась им на ходу. Шла не торопясь, старательно обходя лужи.
Неожиданно дорогу ей преградил Флягин. На груди у него, как всегда, висела «лейка».
— Минуточку! Барышня! Имею приказание переснять. Для Доски почета. Мне из-за тебя нагорело. Ты редактору жаловалась?
— Больше мне делать нечего! — фыркнула Катя.
— Значит, Нежданов. Больше некому. Минуточку! — Флягин уже примерялся к Кате «лейкой», раздраженно поглядывая при этом на хмурое небо. — Разок улыбнемся. Пока дождя нет. Мороженое нам не мешает, оно за кадром. Чуть-чуть левее… — Флягин взялся за Катин подбородок и бесцеремонно повернул ее лицо вполоборота к себе. — Спокойно! Готово! Можете, барышня, доедать свое мороженое…
Сегодня Катя фотографировалась терпеливо и послушно, не так, как в первый раз, когда она позировала Флягину с небрежным безразличием, растрепанная и неряшливая, словно делала всем огромное одолжение.
После ссоры с Пасечником она решила, что ей наплевать на эту уродливую фотографию. Катя старалась себя убедить, что ее это совершенно, вот ни столечко, не интересует.
