— На стройке торчал до утра.
— Идемте сейчас же отсюда, вам надо выспаться.
— А лисица? А дикобраз?
— Идемте, идемте! Они, наверно, тоже спят. — Маша потащила Токмакова за рукав к выходу.
— Только пойдем пешком, — предложил Токмаков, когда они вышли из зверинца.
Он боялся, что в трамвае его снова начнет клонить ко сну.
— А вы где живете?
— Тоже на правом берегу. Я вас провожу.
Токмаков никогда прежде не был в этой части города. Они шли по улице, сплошь застроенной многоэтажными домами, отделенными друг от друга пустырями, скверами.
— Я здесь не то что каждый дом — каждый подъезд знаю, — рассказывала Маша. — Все лестницы исходила. Во время войны работала письмоносцем. Затемнения у, нас в Каменогорске, правда, не было. Но все равно лестницы темные! Много было приезжих, эвакуированных. На квартирах номеров нету. С адресами путаница. Пока достучишься — руку отобьешь. Начнешь разноску — ремень плечо режет, такая сумка тяжелая. Обратно идешь, правда, налегке, зато ноги ноют. Дома — видите? — четыре, пять этажей… Сапог только на три месяца хватало. Железо у нас под ногами, камень…
Маша посмотрела на ноги, как бы удивляясь, что на ней сейчас не стоптанные, сбитые сапоги, а модные босоножки.
Токмаков шагал не спеша, все более заинтересованно посматривая на Машу.
Она знала город, как старожил, была ровесница городу.
Маленькой девочкой играла в котлованах, спускаясь туда по лесенкам. Взбиралась на высокие-превысокие горы песка. Бегала взапуски среди экскаваторов, дышала пылью и дымом стройки. В чем была прелесть таких игр? Постоянно изменялся пейзаж и вся обстановка. Тропинка, по которой она бегала вчера, на другой день была уже перегорожена забором. Или обрывалась у песчаной ямы, и нужно было искать другую дорогу. Она бежала утром к котловану, тот стал еще глубже.
— Был случай, в котлован спрыгнула, а обратно никак выбраться не могла. Спасибо, Андрюша Карпухин помог.
— Сын клепальщика Карпухина?
Маша ответила не сразу, тень легла на ее лицо.
— Сын.
Она прошла несколько шагов опустив голову, затем спросила:
— А вы разве знаете Карпухина?
— Фронтовой дружок у него подручным хлопочет.
— Да, сын, — повторила Маша как бы про себя. Оба долго шагали молча, а когда поравнялись со школой, Маша рассказала, что это здание стоит как раз на месте того барака, в котором помещалась первая школа города. Ученики писали углем на фанере — не было мела, классной доски. Весь класс занимался по одному букварю, по одному задачнику. Вместо звонка о переменах возвещал буфер от вагона. Сторожиха била в буфер, как в колокол… Самой Маше и Андрею Карпухину учиться в бараке уже не довелось, но старшеклассники рассказывали.
На угловом доме Токмаков прочитал синюю табличку: «Улица Маяковского». На бульварчике против большого дома стоял мраморный Маяковский — статный, широкоплечий, с высоко поднятой головой.
— Москвичи двадцать лет такого памятника ждут не дождутся. Как вы думаете, Маша, эта улица всегда так называлась?
— Как же она могла еще называться? У нас же не было Соборных и Дворянских.
— Но как же тогда могли на улице Маяковского, да еще против памятника, построить такой дом?
Токмаков остановился против большого, странно выкрашенного дома. Цоколь светло-серый, первый этаж почти черный, а верхние желтые. Бетонные козырьки у подъездов неоправданно массивные. И без того низкие двери казались поэтому еще ниже. Токмаков подумал, что Медовцу, наверно, придется пригнуться, чтобы войти в такой подъезд. Вместо балконов в доме были глубокие, полутемные ниши с решетками.
— Плохой дом, — согласилась Маша.
— Плохой дом — хуже всего. Плохую книгу забудут или вообще не прочтут. Плохую картину снимут со стены. Плохая песня? Не станут петь, и только! Я не представляю себе: как можно построить плохую домну? А вот такой дом построят, и будет стоять этот каменный урод до скончания веков. И дети помянут того архитектора недобрым словом. И внуки. И правнуки. И чем дальше, тем все больше будет доставаться архитектору от потомков. Когда еще этот дом снесут! Как же можно такие дома строить в новом городе?!
— У нас на правом берегу таких домов не строят. Здесь же старый город.
