— Когда проект утверждали, на такой башенный кран не рассчитывали. А у вас вот какой могучий помощник появился! — И Дымов показал пальцем на окно, в сторону крана.
Дерябин пожал плечами и сделал жест, словно умывал руки.
— Рисковать надо вовремя, Иннокентий Пантелеймонович. Поскольку я отвечаю за монтаж…
— А я что же, по-вашему, не отвечаю за монтаж? — Дымов уже пригнул голову и с сердитым вниманием, исподлобья, смотрел на Дерябина, будто впервые видел его длинное, сплюснутое с обеих сторон лицо.
— Любите вы, товарищ Дерябин, спокойную жизнь, — неожиданно сказал Гинзбург твердым, решительным голосом; таким тоном говорят иные мягкосердечные люди, которые знают о своей слабости и стараются скрыть ее от окружающих. — Никак свой отдельный кабинет не забудете.
— Спокойная жизнь? — Дерябин недовольно поморщился. — Я бы, между нами говоря, не сказал, Григорий Наумович, что у меня спокойная жизнь.
— Не в том дело, чтобы доложить здесь о выполнении графика, — сказал Дымов жестко. — Еще бы вы план не выполнили!.. С таким народом! С такими подъемными механизмами! Но есть у вас эдакая трестовская манера — резервы припрятать. Чтобы потом в героях числиться. Думаете, мне нужны такие герои? Не нужны! Почему наверху мало народу?
— Тесно там, Иннокентий Пантелеймонович. Верхолазы будут возражать.
Токмаков с трудом удержался, чтобы не крикнуть с места: «Вранье!»
— Откуда вы знаете! Наверху были сегодня?
— Откровенно говоря, не был, Иннокентий Пантелеймонович, но…
— А вчера? — У Гинзбурга уже опять был скучающий вид, а глаза полузакрыты.
— Вчера, Григорий Наумович, не пришлось, но сами понимаете…
— Вот в том-то и дело. — Дымов вновь сердито посмотрел на Дерябина. — А Токмаков говорит, что можно еще укрупнить детали, утяжелить подъемы.
Дерябин передернул плечами.
— Мало ли что говорят, Иннокентий Пантелеймонович! — Дерябин покрутил в руках свиток с чертежами. — Токмаков — известный сорвиголова…
— А что по этому поводу думает сам товарищ Токмаков? — Дымов поискал глазами Токмакова и слегка подался вперед, отчего его плечи стали еще более покатыми.
Дерябин, следуя за взглядом Дымова, увидел в углу за печкой Токмакова, Откуда он тут взялся? Сам напросился? Пригласили? И зачем? Очная ставка?
Токмаков встал, чувствуя на себе любопытные взгляды. Стенографистка перестала чинить карандаш, а Гинзбург поднял веки и принялся сосать незажженную трубку. В комнате стало очень тихо, гул стройки за окном сделался более явственным.
— Монтаж укрупнить можно, кран позволяет, — сказал Токмаков твердо.
— В некоторой степени позволяет, — сказал Дерябин, не подымая глаз на Дымова. — Хотя и не вполне…
— Понятно! — Дымов стукнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули карандаши, лежащие перед стенографисткой. — Вот именно — не вполне!
— Сами понимаете, Иннокентий Пантелеймонович, — вздохнул Дерябин. — Откровенно говоря, придется повернуть всю работу.
— Только смотрите, товарищ Дерябин, чтобы у вас не получилось, как у того прораба, который обещал повернуть всю работу на триста шестьдесят градусов…
Дерябин сидел обиженный и все поглядывал недоверчиво в ту сторону, где сидел Токмаков.
Дерябину не хотелось прислушиваться ко всему этому. Надоело. Дымов его все-таки не ценит, как он того заслуживает. Придирается. Вечно недоволен, даже если монтаж идет по графику. Когда же кончится эта стройка? Невыносимо!
Два с половиной месяца еще торчать в Каменогорске. А в отпуск — зимой? Зина опять надуется. Хорошо, если обойдется без истерики…
Неприятности у Дерябина начались сразу после Нового года, когда министр сказал на совещании: «А вам, Дерябин, полезно будет глотнуть свежего воздуха. Сидите сиднем в кабинете, а проветриваете его плохо». И вот послали в эту командировку на периферию. Добро бы министр послал его старшим прорабом временно, ликвидировать прорыв, потому что не надеялся на местных инженеров! А если эта командировка — постоянная? Уже полтора месяца Дерябин глотает свежую пыль и его обдувают сквозняки на высоте. И от работы этой тошно, и в свободные вечера скучища. Он уже и забыл, когда последний раз в преферанс играл. Сыграть бы пулечку — так не с кем… Дерябин до сих пор не перевел свои часы на местное время. Так ему удобнее звонить по ночам в Москву, жене. Только поздно ночью жену застанешь дома. Конечно, дома ей скучно. Крутятся вокруг нее всякие шаркуны, как в новогоднюю ночь в «Метрополе»: «Разрешите пригласить вашу даму!» А потом и разрешения спрашивать не стали. Надо ночью опять позвонить Зине… Когда же кончится эта каторга?..
