Он всегда с легкостью писал заметки для газеты, а тут робел перед листом белой бумаги.
Он писал, перечеркивал написанное, писал заново, но к перу липли какие-то казенные, холодные или подозрительно красивые слова. И он рвал исчерканные листы…
Подпись «Андрей Нежданов» исчезла со страниц «Каменогорского рабочего» в годы войны. Его долго не хотели брать в армию. В военкомате смущала близорукость Нежданова. «А если очки разобьются?» — спорил с ним врач. «У меня есть запасные, — возражал Нежданов. — Вот они, в кармане зашиты, в железном футляре».
В качестве рядового стрелковой роты Нежданов очутился на Западном фронте. После первого же боя он обессилел от страха; долго утюжил землю локтями и коленями, оглох от канонады. Он еще не умел отличить выстрела из орудия от разрыва снаряда, не умел как следует перемотать портянки, но уже отправил в дивизионную газету «За счастье Родины» заметку о бойце, подорвавшем гранатой немецкий пулемет. В этой заметке сквозили волнение и наивность новичка, но заметку напечатали на видном месте, под заголовком «С гранатой в руке».
При малейшей возможности, даже в окопе, писал Нежданов заметки о подвигах бойцов. Спустя полгода его отозвали в редакцию и присвоили звание политрука. Снова знакомый и такой волнующий запах типографской краски, снова гранки, клише, макеты, верстка, корректура. Он писал в блиндаже, при свете убогого каганца, сидя на рулоне бумаги, который заменял табуретку. Во время дождя он забирался в кабину редакционного грузовика. Кусок картона, положенный на шоферскую баранку, служил ему столиком. А когда нужно было вызвать наборщика, Нежданов сигналил, и тот прибегал, прикрыв голову листом бумаги, за передовой статьей или за стихами; Нежданов печатал в газете раешник «Ведет разговор разведчик Егор». Бывало, закоченевшие пальцы не держали карандаша. Костер приходилось гасить до того, как успевал Нежданов согреться, обсохнуть, дописать материал на планшете: костер после дождя дымил, а в небе стрекотала надоедливая немецкая «рама».
Как бы Нежданову ни приходилось туго, он не забывал о своей записной книжке. Он мечтал написать когда-нибудь, если останется в живых, фронтовую повесть под названием «Огневая точка».
За годы войны иные сержанты стали майорами, безвестные бойцы — кавалерами ордена Славы всех степеней, Героями Советского Союза, майоры — генерал-майорами, и Нежданов радовался за героев своих заметок и очерков и все мечтал написать о них подробнее, лучше.
После демобилизации он вернулся в Каменогорск. Походка у Нежданова была такая же легкая, почти юношеская, и глаза так же живо поблескивали за стеклами очков, но виски побелели, и уже намечалась лысина.
Нежданов засел было за повесть «Огневая точка», но увлекся послевоенной стройкой и заводом, так волшебно выросшим за годы войны, уже через месяц вернулся в газету «Каменогорский рабочий», снова окунулся в шумную сутолоку газетных будней, сразу оказался загруженным десятками больших и маленьких дел…
Теперь он заведовал промышленным отделом газеты, был избран членом горсовета, у него всегда было множество поручений и обязанностей.
По-прежнему никто не удивлялся, если Нежданов глубокой ночью оказывался вдруг при выдаче плавки на домне. Он надвигал свою многострадальную шляпу еще ниже, чем горновые — войлочные панамы, и отблески льющегося по канавке чугуна играли на стеклах его очков.
Блокнотов и записных книжек, исписанных мелким разборчивым почерком, становилось все больше, и мечта написать роман или повесть не оставляла Нежданова, тайная и горькая мечта…
А когда начали строить сварную домну и Нежданов зачастил на ее леса, опять сошлись пути Нежданова и Тернового.
Нежданов пришел к Терновому с очерком «Большая семья» — о Карпухине, Василисе, их питомцах.
— Что же, я твой очерк два раза читать буду? — проворчал Терновой, листая страницы.
— Все равно в газете ты читать не будешь, — безнадежно махнул рукой Нежданов. — Ты читаешь внимательно только те статьи, где тебя ругают.
— От тебя дождешься! Похвалишь! Ругаешь ты нас самостоятельно. А тут, видишь ли, совет потребовался…
