* * *
Сержант, дежурный по батальону, закрыл меня в умывальнике.
Оставшись один, я набрал воды в ведро, потом сел на подоконник и достал припрятанный в шапке чинарик. Тонко гудели белые трубки на потолке… Тишина. Хорошо… Сидеть бы тут… всю жизнь.
Кто-то дернулся в запертую дверь, потом по ней ударили снизу — ногой. Забухали сапоги по плиткам, со звоном — подковки… Дембеля… Стукнула входная дверь.
В окно застучали. Я спрятал окурок, посмотрел… Под окном стояли двое, без шапок, в распахнутых шинелях. Замахали руками — открой!
Они влезли через окно, спрыгнули, засыпанные снегом. Один, проходя, пнул ногой ведро — оно загремело в угол, расплескивая воду… Другой воткнул в меня мутно-красные глаза и долго стоял так, раскачиваясь. Потом вздохнул в лицо:
— Ты кто?
— Рядовой Лауров, гражданин дедушка!
— А… с-с… сколько до п-приказа?
— Четырнадцать дней…
— Полпервого уже! — В последнее мгновение я успел приготовиться и не ударился спиной о раковину, сполз по кафельной стене.
Они сели на подоконник и больше не обращали на меня внимания, о чем-то заговорили, громко сплевывая. Я открыл кран, сунул ушибленную скулу под упругую струю — захолодило… Бу-бу-бу — доносилось от окна.
Полпервого… скорей бы ушли, убраться — и спать, спать… пять с половиной часов осталось, пять с половиной…
— Отбой, — не глядя на меня, бросил дежурный, когда я доложил. — Стой, — остановил тут же. — Принеси кружку воды.
Я спустился вниз. В полутемной, непривычно тихой столовой взял из груды чистых кружек одну, вышел на свет и тщательно осмотрел: нет ли грязи. Наполнил водой, отнес дежурному.
— Иди возьми в моей тумбочке чай, — сказал он, унося кружку в быткомнату.
Когда я вернулся, неся пакет с заваркой, на гладильном столе булькала, содрогаясь, кружка… на стол падали брызги. Сержант вытащил из кипятка зашипевший кипятильник — два лезвия на проводках, перемотанные ниткой. Взял пакет и высыпал половину заварки в еще не успокоенную воду, накрыл кружку учебником по огневой подготовке. После этого подмигнул мне, протянул сигарету:
— Закуришь?
Я закурил. Сержант, вспрыгнув на подоконник, болтал ногами, что-то насвистывал.
Когда он снял разбухший учебник с отпечатанным влажным кругом, комната наполнилась терпким ароматом.
— Как тебя зовут? — спросил сержант, бухая густую красную жидкость из одной кружки в другую.
Я ответил, пытаясь поймать взглядом часы на его руке. А он, высунув кончик языка, аккуратно выцеживая чифир, стараясь, чтобы заварка — нифиля — осталась на дне первой кружки.
— Чифирнешь? — спросил он после того, как, с присвистом втягивая губы, сделал три глотка и помотал головой. Протянул мне дымящуюся кружку.
Я осторожно глотнул… потом еще… От горечи свело скулы, во рту стало вязко, а голову наполнили гулкие удары… или это в груди?.. Хотелось шевелиться, говорить…
— Садись, че ты стоишь, — сказал дежурный, беря у меня кружку. Потом он опять протянул ее мне.
Мы закурили. Сержант расстегнул пуговицы на груди и говорил, блестя глазами:
— Как ты думаешь… вот мне домой через месяц-полтора, подружка моя пишет, что сюда приедет, встречать. Может, не надо, а?
Я сделал вид, что задумался, неуверенно пожал плечами. А он продолжал, не глядя на меня:
— Вот я еду домой, в парадке обделанной, с чемоданом, ну дембель! Сам понимаешь, и прямо так домой к ней! Здорово же?
— Так точно, — сказал я.
Дежурный спрыгнул с подоконника и начал ходить по комнате упругими шагами. Развернулся на месте, шагнул к окну и дернул створку. Резкая морозная волна прорезала душный воздух; он стоял у черного прямоугольника, где метались снежинки, стоял, запрокинув голову, и глубоко вдыхал… Я затушил окурок, спрятал в шапку и теперь стоял и смотрел на его туго обтянутую кителем спину, широко расставленные ноги…
Он вдруг повернулся и некоторое время смотрел на меня прозрачным взглядом, приподняв бровь. Потом мотнул головой и посмотрел еще раз. И сказал:
— Иди отдыхай.
…Глаза распирало — я не мог заснуть. Вокруг похрапывали, постанывали, кто-то снизу бормотал; скрипели койки… Там, где на выходе горел желтый неяркий свет, переминался с ноги на ногу дневальный.
