И в самом деле — зачем?
Я повернулся и пошел, не оборачиваясь, потому что боялся обернуться. Страшно стало, Барбос. Ну вот представь себе: человека давно нет. Точно знаю. Я ее похоронил. Причем дважды. В первый раз, когда она от меня ушла. Не просто ушла. Изменила с ошеломляющей, надрывной пошлостью, на глазах у всех, с каким-то тупым татуированным, увешенным цепочками «качком» с плоским алебастровым лбом и до нелепости огромными, в пол-лица черными очками. Невесть откуда взявшимся, и затем непостижимым образом пропавшим без следа. Будто и не было вовсе никогда. Изменила, хотя всегда и всеми считалась этакой кристально прямолинейной «мисс Недотрогой» с идеально параллельными понятиями о нравственности, долге, верности и прочее. Ушла, когда всё уже, вроде бы, было накрепко решено и сосчитано, когда уже был назначен день свадьбы, и даже определено было, сколько будет детей, и как назовут мальчика, и как девочку. Поначалу я впал лихорадочное отчаяние, отказывался верить в очевидное, слезно ненавидел всех, кто был свидетелем всего этого. Потом от нее пришло сообщение на телефон: «Прости. Считай, что меня нет и не было». Второй раз похоронил, когда она со своим обожателем разбилась на мотоцикле. Влетели на сумасшедшей скорости в фуру на повороте. Похоронил, хоть на похороны и не пошел. Возможно, это прозвучит жестоко, но мне стало легче. А потом — забыл…
* * *
Ночью в башке мешались сумасшедшие мысли, что, мол, на самом деле схоронили тогда, почти четыре года назад, вовсе не ее (слышал, что гроб был закрыт), что она жива, что она где-то рядом и взывает о помощи… И странно — когда я вспоминал Ту женщину, в памяти неизменно появлялась другая, из рыбного ряда, как грубый, гипсовый слепок.
В общем, с утра вновь поплелся на тот базарчик. Но на том месте, где вчера торговала та женщина, располагалась прежняя, всегдашняя, беспалая, со скрипичным ключом…
— Чего вам, мущина? — поинтересовалась она, зевая и прикрывая рот пухлой квадратной ладонью. — Чего смотрите так?
— Э-э, мне бы… камбалу без головы, — брякнул я, чтобы что-то ответить.
— Камбалу без головы? Два вы окститесь, мущина! Когда это у меня камбала без головы продавалося? Не бывало такого!
— Вчера же была. Только тут не вы торговали. Другая женщина. А, кстати, не скажете ли…
— Да что вы такое говорите, мущина, — ноздри Беспалой раздулись, как жабры на песке. — Какая женщина еще! Смешно даже. Я тут торгую. И все скажут, если чё.
— Видите ли, я…
— Да я-то вижу. А вот вы — ни хрена не видите. А смотреть — под ноги надо, а то споткнетесь да без глазу останетесь. Осторожнее надо, мущина. Осторожнее, говорю вам! — вдруг выкрикнула она с неожиданным остервенением…
«Дорогу! Да-арогуу! Па-берегись!..» — вдруг услышал я почти над самым ухом. Едва успел обернуться — прямо на меня катилась низкая трехосная тележка, груженая картонными коробками пластиковыми ящиками, сетчатыми тюками и еще чем-то, шатким и громоздким. Я шагнул в сторону, но колченогая тележка неумолимо налетела на меня углом. И тотчас с отвратным звоном и хрустом рухнули несколько коробов, посыпались, покатились какие-то банки и бутылки… Успел заметить возницу — тощего, жилистого человечка в грубом долгополом плаще, с густыми патлами цвета дорожной пыли и бесцветными, распаренными от злобы глазами. Затем — свинцовый, ввинчивающийся вовнутрь удар в лицо…
* * *
— Ну вот так, друг мой, Барбос. Так оно всё и вышло. А ты что мне скажешь?
Собака тотчас, словно прислушиваясь, склонила голову набок. И он увидел, что одна из пластин как будто толще остальных, и на ней выгравирован знак, напоминающий букву Z, только задом наперед и с поперечной перекладинкой. При легком нажатии пластина раскрылась, и он нащупал вчетверо сложенный лист плотной бумаги. Вытащил, прочел, болезненно щуря вспухший глаз:
«Собаку зовут Зуав. Порода — мастиф. Собака спокойная и дружелюбная. Если вы ее нашли, просьба немедленно послать сообщение «ЗУАВ» по нижеуказанному телефону. Вознаграждение гарантируется. Больше ничего делать не надо.
ХОЗЯЙКА».
Далее шел номер.
Написано от руки, но каким-то неестественно каллиграфическим почерком.
