Справившись с болезнью, бабушка тут же взяла все бытовые тяготы на себя. К счастью, у неё было сельское воспитание, и никакой быт её не пугал. Она со всем справлялась играючи. Причём, справлялась много лет, до глубокой старости.
Бабушка на многие годы освободила маму от домашнего хозяйства. Она освободила её для интересной работы, для материнства, для общения с друзьями и для учёбы в институте. Мама моя не знала ни кастрюль, ни пелёнок, ни вёдер, ни цинкового корыта, ни походов на базар, ни примуса и керогаза. Ни моих болезней. Я часто простужалась, и меня всегда лечила бабушка. К тому же бабушка шила, – брала заказы: чтобы хоть как-то обеспечить нашу маленькую семью. Особенно бабушке приходилось нелегко, когда мама поступила учиться в дневной институт. Это было их общее решение: что маме нужно учиться дальше, получать высшее образование.
Мама была очень талантлива в учёбе, она была лучшей студенткой на курсе. Бабушка гордилась своей дочкой, умницей и красавицей, и буквально сдувала с неё пылинки. Когда мама просыпалась утром, её всегда ждал горячий завтрак и выглаженное платье. И она могла спокойно отправляться на работу или в институт. Зная, что вечером её будет ждать ужин, и со мной тоже будет всё в порядке.
Мама по своей природе была, как сказали бы теперь, типичной деловой женщиной. Дом, быт и мои хронические ангины – были вне сферы её забот и интересов. Так что всё это лежало на бабушке. На моей любимой бабушке Доре. Но такое разделение труда маму не смущало, она принимала всё, как должное, и никогда не испытывала к бабушке особой благодарности. Она была убеждена, что по-другому и быть не может.
Мама жила интеллектуальной жизнью: делала сложные расчёты, чертила чертежи. У неё было много подруг и море поклонников. Мама была очень хороша собой. Но при этом какая-то прохладная внутри… Бабушка говорила нашей соседке: «Лиля вся в отца! Тот тоже был такой же сдержанный, неласковый, рядом с ним было холодно. Одно слово – польская кровь…» Бабушка считала польскую кровь холодной.
Сама бабушка была другой – пылкой, восторженной. Её всё восхищало: цветок на окне, закат за окном… Она как будто никак не могла нарадоваться жизни. Самым простым мелочам. Бабушка говорила: оттого она так радуется жизни, что четыре года войны прожила на грани смерти. Сначала в подполье, а потом в фашистских концлагерях. Она и дому нашему, семиметровой комнатке под дырявой крышей, тоже очень радовалась. Она говорила: «Это просто чудо, как мы её получили. Ведь после войны ничего у нас не осталось – ни кола, ни двора». Бабушка была потрясающей оптимисткой – она умела радоваться тому, что у неё есть.
Бабушка была невысокого роста, худенькая, быстрая. Лёгкие, коротко стриженные каштановые волосы вились вокруг высокого лба. Волосы были мягкими и непослушными, как у ребёнка. Бабушка не была ни пожилой, ни степенной. Соседки говорили о ней: «Дора такая моторная!»
Действительно: у бабушки внутри как будто заведён горячий мотор… Рядом с ней тепло и всегда празднично.
Когда я родилась, бабушке не было и пятидесяти. У неё были очень красивые тёмно-синие глаза. Я любила, взобравшись к ней на колени, смотреть в её глаза. Они были похожи на вечернее летнее небо – ласковые, с загадочными искорками в глубине…
Когда я вспоминаю своё раннее детство, я не помню бабушку мрачной или скучающей, или недовольной чем-то, хотя её жизнь сложилась очень даже не просто…
* * *
Помню: они сидят на кухне с нашей соседкой, тётей Ирой, и бабушка рассказывает ей про свою жизнь… А я сижу тут же, у тёплой печки, на низенькой скамеечке. Сколько мне лет? Года четыре, а, может, и того меньше… И бабушка, наверное, думает: я ничего не понимаю ещё. И потому не говорит мне: «Иди, деточка, поиграй в комнату». Вообще, бабушка мне никогда этого не говорит. И потому моё самое любимое занятие – слушать бабушку, когда она что-нибудь рассказывает о жизни – тёте Ире, или заказчицам, которым она шьёт платья. И я тут же – живу себе тихонько, рядышком, играю своим плюшевым медвежонком. И все бабушкины рассказы, иногда очень страшные, – записываются в моей памяти, как на киноплёнку… Хотя я никогда ещё не была в кино, но в моей голове уже много фильмов прокрутилось…
