— Еще не знаю. Жду вот, что вы предложите мне что-нибудь милое, необычное такое.
Ноэль принял внезапное решение:
— Попозируйте-ка мне. Свет хороший. Очень хочется поработать над вашим портретом.
Рэнэ состроила гримаску:
— Я думала, что у вас больше воображения. Ну, ладно!.. — И, поскольку он уже бросился к двери, добавила: — Дайте хотя бы время гарсону принести сдачу.
Три недели тому назад Ноэль, не без некоторого опасения, начал портрет Рэнэ во весь рост. Рисовать незнакомую модель, тайный механизм которой открывается лишь постепенно, в ходе откровенной беседы — задача столь неблагодарная, что художник не расценивает частичную неудачу, как доказательство собственного бессилия. Но в этом конкретном случае все было по другому. Ноэль знал, что, как никто, может написать портрет выразительный, внутренний. Это предприятие являлось добровольным испытанием, из коего он либо выйдет возросшим в собственных глазах, либо надолго обескураженным.
«Может быть, — думал он, подготавливая кисти, — я не прав, что, работая в неблагоприятной атмосфере, навязываю себе слишком строгую дисциплину?» Но обуревавшая его тревога властно требовала какого-либо отвлекающего средства.
— Щетку для волос найти не могу! — крикнула Рэнэ из-за ширмы, где раздевалась.
— Поищите на туалетном столике.
— Нет ее там.
— Ну, тогда, может, на зеленом пуфе?
— Спасибо, нашла!
Ноэль настоял на том, чтобы Рэнэ позировала в вечернем платье, корсаж которого держался на груди чудом, ничуть не ломая гордую изогнутую линию плеч. Эта изысканная элегантность казалась ему более способной выразить истинную натуру модели, чем любой из облегающих строгих костюмчиков, являвшихся ее излюбленной формой. И, наконец, в этом стремлении показать самый женственный, самый неожиданный аспект «доктора» д’Юмэн было некоторое кокетство.
— Ноэль!
— Да…
— На помощь! Никак не могу застегнуться.
Рэнэ, вроде бы отнюдь на то не претендуя, являла близким и знакомым зрелище любопытной двойственности. Умелая фельдшерица с нежными руками, она, освободившись от профессиональных обязанностей, превращалась в неугомонного, взбалмошного ребенка, одержимого бесом любопытства.
Ноэль стукнул в одну из створок ширмы.
— Можно войти?
— Конечно!
Как всегда, у него прямо-таки захватило дух от свершившегося чудесного преображения. Глядя на матовую кожу ее плеч, на блестящие складки платья, он испытывал эстетическое и чувственное наслаждение, смешанное с упадком духа, унынием художника, сомневающегося в пользе своей миссии и с горечью говорящего себе: «А зачем это надо?»
— Эту вот! — сказала Рэнэ, не оборачиваясь. — Третью застежку снизу.
Ноэль протянул дрожащие, цепляющиеся за материю пальцы.
— Боже! — вспылила через некоторое время Рэнэ. — Вы еще более неловкий, чем я сама! Возвращайтесь-ка к вашим кистям.
Повторять Ноэлю не потребовалось. Рэнэ встала в позу, раскинула перед собой складки платья, пригладила волосы на висках и спросила: «Так вот хорошо?»
Нет, позу надо было изменить: ее рука была слишком напряжена, а выражение лица — жестче, чем раньше. Но некая беспощадная сила приковала Ноэля к стулу. Он машинально поднял кисть и сделал вид, что водит ею по холсту, на котором оборванный в талии силуэт модели как бы плавал в воздухе. Ему никак не удавалось сосредоточиться. Он вслушивался в шум с улицы, замечал в обстановке мастерской детали, до того нимало его не удивлявшие, придавал им чрезмерное значение: «Кран умывальника плохо закручен… починить надо. Бэль опять забыла свести пятно с одеяла…»
— Ради Бога, давайте передохнем, — умоляюще попросила Рэнэ, — не то я вконец сломаюсь.
Ноэль вздрогнул.
— Да-да, конечно, — сконфуженно ответил он.
Он встал одновременно с нею, чтобы не дать ей приблизиться к мольберту и обнаружить, что портрет ничуть не продвинулся по сравнению с прошлым.
Рэнэ откинулась назад, обхватив колено руками:
— Вроде бы вы не слишком увлечены работой, бедный мой Ноэль! Я вас больше не вдохновляю! — И бросила на него испытующий взгляд: — Неужто отсутствие Бэль лишает вас всех ваших возможностей?
Ноэль решил солгать против очевидности:
