Госпожа Аскен вернулась из кухни с подносом. Они перешли на другую сторону гостиной и сели на массивные резные деревянные стулья за одним из столиков. Солнце уже успело спрятаться за домами, и в гостиной стало темновато. То тут, то там по квартире были расставлены торшеры, через толстые абажуры которых свет с трудом пробивался в комнату. Хозяйка сделала осторожный глоток из растрескавшейся фарфоровой чашки.
— Память — необъяснимая штука, — заметил Аско и встретил внимательный взгляд собеседницы.
На мгновение констебль чуть не забыл о цели своего визита, но затем взял себя в руки и сосредоточился.
— Вы знаете, почему я приехал встретиться с вами?
— Это как-то связано с квартирами, которые я сдаю?
— Это связано с вашей квартирой на Коркеавуоренкату, пятнадцать. Вы помните, кому вы ее сдаете?
Дама взглянула на него задумчиво:
— Я сдаю четыре квартиры и надеюсь продать их тогда, когда еще буду на это способна. К сожалению, я не могу вспомнить, кто живет в той квартире. Мне кажется только, что несколько лет назад там жил один студент. Вроде бы он учился на врача.
— Госпожа Аскен, речь, возможно, идет о серьезном деле. Вы не помните, сдавали ли вы когда-нибудь эту квартиру правоверным иудеям?
Дама чуть вздрогнула и строго посмотрела на Аско:
— Уважаемый господин констебль, не в моих обычаях выяснять религиозные убеждения квартиросъемщиков. Однако я не думаю, что кто-то из них был иудеем.
Аско допил кофе и собрался уходить. Он еще раз обвел взглядом картины на стенах гостиной и подумал о том, куда делись вещи, оставшиеся от бабушки. От отца ему достались две огромные коробки, которые он никогда не открывал. Они и сейчас стояли у него в кладовке на чердаке.
В дверях он за руку попрощался с хозяйкой. У нее было крепкое рукопожатие. Она посмотрела Аско в глаза и кивнула:
— Желаю вам всего хорошего, констебль.
Он уже повернулся, чтобы открыть дверь на лестницу, когда дама остановила его вопросом:
— Почему вы без шарфа в такую холодную погоду?
Госпожа Аскен принялась рыться в шкафу, стоявшем в прихожей. Вскоре она нашла почти новый серый шерстяной шарф и протянула его Аско:
— Я связала его сама.
Аско обмотал шею шарфом, простился с хозяйкой и вышел.
Еж смотрел на Катаянокка через маленькое окошко старинной камеры для арестантов. За невысокими строениями на другой стороне темного канала возвышалось красного кирпича здание Успенского собора. В полу было проделано отверстие, в которое спускалась веревочная лестница. Ее верхние концы были привязаны к толстым, прочно ввинченным в пол болтам. Лестница вела в неглубокое подвальное помещение, откуда продолжала спускаться в выкопанную в центре яму около двух метров в диаметре. Из ямы время от времени раздавался приглушенный стук лопаты.
В инструкции было четко сказано: от восточного угла площади Кауппатори, то есть от южного устья канала Катаянокка, ровно 130 метров на север и 30 метров на восток. Ему показали старинную карту Хельсинки с отмеченным нужным местом — оно находилось на мысу, от которого шел мост на мыс Катаянокка. Ни здание Гауптвахты, ни канал тогда еще не были построены.
Точно в указанном месте они теперь и копали, но пока не нашли ничего интересного. Глубина ямы составляла полтора метра. По словам Цельхаузена, клад должен находиться примерно в трех метрах под землей. Доктор умолчал о том, что именно они ищут, но Еж был обязан сообщать обо всем, что обнаружится в раскопе, включая любую мелочь. Посмотрев на карту, Еж предположил, что они ищут какие-то предметы XIX века. Им следовало копать очень осторожно, слой за слоем, чтобы не поднимать шума и не повредить находки.
Они начали с того, что электрическим лобзиком выпилили отверстие в дощатом полу и при помощи фомки вынули куски досок. Деревянные конструкции пола легко поддались инструментам, и комната наполнилась затхлым подвальным духом. По-видимому, подвал был на протяжении полутора сотен лет изолирован от внешнего мира. Спустившись, кладоискатели принялись копать песчаный грунт, освещая яму налобными фонариками: снимать землю следовало равномерно, так чтобы дно раскопа оставалось почти ровным.
