— Вообще меня это не интересует, — сказал Лопес. — Будьте уверены, я сохраню этот секрет, к вящей досаде наших дам, но меня не удивит, если их тонкий нюх… Смотрите, одну уже укачало.
Несколько неуклюже, с грубоватой силой Пушок подхватил под руку свою мамашу и потащил ее к ближайшему трапу.
— Глоток свежего воздуха, мама, и у тебя все пройдет. Нелли, поставь, пожалуйста, кресло туда, где не дует. И зачем ты съела столько хлеба с мармеладом. Ведь я же тебя предупреждал.
Дон Гало и доктор Рестелли с заговорщическим видом делали знаки Медрано И Лопесу. Список, который они держали в руках, уже состоял из нескольких листков.
— Давайте немного поговорим о нашем вечере, — предложил, дон Гало, закуривая сигару сомнительного качества. — Черт побери, настало время немного поразвлечься.
— Хорошо, — сказал Лопес. — А потом пойдем в парикмахерскую. Отличная программа.
XXXIII
«Все устраивается, когда меньше всего этого ожидаешь», — подумал Рауль, просыпаясь. Пощечина Паулы пошла ему на пользу: он лег в постель и быстро уснул. Но после прекрасного сна он снова подумал о Фелипе, который спускался в трюмную Нибеландию, освещенную фиолетовым светом, чтобы почувствовать себя независимым и уверенным в своих силах. «Чертов сопляк, теперь понятно, почему он так быстро опьянел, ведь он еще перегрелся на солнце». Рауль представил себе (задумчиво разглядывая повернувшуюся в постели Паулу), как Фелипе входит в каюту Орфа и этой гориллы с татуировкой, завоевывает их симпатии, получает несколько рюмочек, разыгрывает из себя важную птицу и, возможно, дурно отзывается об остальных пассажирах. «Драть его, выдрать как следует». — Думал Рауль с улыбочкой, ведь выдрать Фелипе было все равно, что…
Паула открыла одни глаз и посмотрела на него.
— Привет.
— Привет, — ответил Рауль, — Look, love, what envious streaks. Do lace the severing clouds in yonder east [87]…
— В самом деле сверкает солнце?
— Nightʼs candles are burnt out, and jocund day [88]…
— Подойди, поцелуй меня, — сказала Паула.
— И не подумаю.
— Подойди, не будь злопамятным.
— Злопамятство не пустое слово, дорогая. Злопамятство еще надо заслужить. Вчера вечером ты вела себя как сумасшедшая, и это уже не в первый раз.
Паула спрыгнула с постели, к удивлению Рауля, она была в пижаме. Она подошла к нему, взъерошила ему волосы, погладила по лицу, поцеловала в ухо, пощекотала. Они смеялись, как дети, и он наконец обнял ее и тоже стал щекотать, пока оба не свалились на ковер и не докатились до середины каюты. Тут Паула рывком вскочила и завертелась на одной ноге.
— Ты уже не сердишься, не сердишься, — сказала она.
И снова засмеялась, продолжая приплясывать. — Ну и пес же ты, вытащить меня из постели…
— Вытащить? Ах ты, бродяжка несчастная, да ты выскочила голая потому, что ты эксгибиционистка, и к тому же знаешь, что и не способен рассказать об этом твоему Ямайке Джону.
Паула села на пол и положила руки ему на колени.
— Почему Ямайке Джону, Рауль? Почему ему, а не другому?
— Потому, что он тебе нравится, — сказал Рауль хмуро. — И потому, что он влюбился в тебя по уши. Est-ce que je tʼapprends des nouvelles? [89]
— Нет-нет. Нам надо поговорить с тобой об этом, Рауль.
— Ни к чему. Найди другую исповедальню. Но так и быть, отпускаю тебе твои грехи.
— Нет, ты должен меня выслушать. Если ты меня не выслушаешь, что мне тогда делать?
— Лопес, — сказал Рауль, — занимает каюту номер один в коридоре по другому борту. Пойди к нему, он тебя с удовольствием выслушает.
Паула вздохнула, задумчиво взглянула на него, и вдруг оба одновременно бросились, чтобы первым занять ванную комнату. Победила Паула, и Рауль снова повалился на постель и закурил. «Хорошенько исхлестать»… И еще кое-кого следовало бы хорошенько исхлестать. Исхлестать цветами и мокрыми полотенцами, медленно, с наслаждением исцарапать. И чтобы это длилось часами, прерываясь лишь для примирений и ласк, словно диалог статуй…
В половине одиннадцатого на палубе стали появляться первые пассажиры. Какой-то совершенно дурацкий горизонт окружал «Малькольм», и Пушку наскучило выискивать подтверждение чудес, предсказанных Персио и Хорхе.
