Введение в изучение св. Григория Паламы - страница 48

). По мнению св Григория Паламы, Сын Божий воплотился, чтобы освободить нас от наследственной смертности, а не из–за греха Адама; где западный человек сказал бы «felix Adae culpa» («счастливая ошибка ада». — Пер.), св. Григорий провозглашает «felix mors» («счастливая смерть». — Пер.). «Если бы не было смерти, — таковы буквально его слова, — и если бы до того, как мы стали умирать, наш род, происходящий от смертного корня, не сделался бы смертным, мы не обогатились бы начатками бессмертия, мы не были бы призваны на небеса, природа наша не была бы превознесена превыше всякаго началстваи власти (Еф. 1, 20–21)». Естественное человеческое размножение может производить лишь тление ( [131]), ибо человек, «не будучи сам по Богу, сиречь по подобию Сотворшего, нижe способен рождать подобных Богу, но лишь подобных себе самому, ветхих и тленных». «Даже если, по благодати Божией, брак безупречен, природа человеческая всегда несет в себе признаки осуждения». Христос—это «единственный человек, не зачатый в беззаконии и не рожденный в грехе (ср.: Пс. 50, 7)»: «Потому что если бы Он происходил от семени, то тогда бы Он не был Новым Человеком, и будучи ветхой чекани и наследником его недостатка, не мог бы восприять в Себя полноту чистого Божества». Лишь Он создал новый род в человечестве, в который вступают новым рождением—крещением[ [132]].

Знали ли философы Бога? Эта система идей святоотеческого предания не совпадала, как легко понять, с убеждением Варлаама Калабрийского. Св. Григорий резко возражал, прочитав в произведениях «Италийца», что «знание существ, то есть философия, — лучшее, что у нас есть», что «обладающие чистым сердцем могут зреть Бога либо по аналогии, либо как причину, либо отрицательно, но не иначе; человек, познавший самые многочисленные или главнейшие части мироздания, и тот, главным образом, кто глубже знает то, что знает, достигает лучшего видения Бога… Ибо раз Бог познается только в существах, нельзя познать Бога в том, чего не знаешь, но лишь в том, что знаешь; поэтому чем обширнее знание, чем великолепнее его предмет и чем оно глубже, тем более знающий превосходит других людей и в познании Бога…». Для Варлаама было очевидно, что «мудрость богословия и философия мирских наук стремятся к одной цели», и он утверждал, что «восхваляет самопремудрость, идею истинного знания, которое едино». Следовательно, если возможно непосредственное откровение Бога, оно не ограничивается только апостолами и Отцами Церкви, не чужды ему и философы античности. «Когда я вижу, — пишет Варлаам, — как они рассматривают методы доказательства и анализа, определения и различения, а также все знание разделения и перехода как нечто присущее глубочайшим недрам души, когда они говорят, что материальные и физические явления управляются подходящим им началом, в то время как то, что нас превосходит, получает, как они утверждают, видение свыше и просвещается умным светом, позволяющим сопрячься с божественным, в котором заключено лучшее, нежели то, что дается доказательством, созерцание неприступного… когда я слышу, как [языческие философы] говорят подобные вещи, я не могу поверить, что Бог их не просвещает каким–то образом и что они не превосходят большинство людей».

Простое сопоставление приведенных текстов Калабрийца с идеями св. Григория Паламы позволяет установить, в чем состоит разногласие между ними. Для Варлаама путь к Богу—это, в основном, естественный гносис, ограниченный характер которого признается, но который совершенно не зависит от понятия греха и чужд всякой мысли о специфически христианской сверхъестественной жизни, даже когда он принимает заимствованный у неоплатоников созерцательный характер. Философия античности остается для Варлаама главным критерием любой мысли и любой мистики, а явление благодати в Иисусе Христе не изменяет для него сути отношений человека с Богом. Св. Григорий Палама же в своих писаниях снова и снова резко критикует греческих философов, в которых находит корни заблуждений своих оппонентов—Варлаама, Акиндина и Никифора Григоры.