Я думаю, что такое основание имеется; это именно то, которое в тысячах поговорок высказывается опытом всех народов: ложь, несправедливость и неумеренность есть гибель людей, от них погибает отдельный человек, от них погибают и народы; и наоборот: справедливость и обдуманность – пути к благу. В самом деле, допускать, что поступки оказывают влияние на состояние людей, и потом все-таки отрицать, что эти влияния определяют их достоинство, это подобно до некоторой степени той телеофобии, которая говорит: так как у нас есть глаза, то мы видим, но глаза у нас не для того, чтобы видеть. Так и здесь: добродетели способствуют сохранению жизни, пороки же – ее разрушению, но суждение об их достоинстве не зависит от этого.
Задача этики будет следовательно состоять именно в том, чтобы провести телеологический взгляд в деталях и показать, как жизнь, человечески-духовная жизнь, от добродетелей сохраняется и улучшается, от пороков же, напротив, разрушается и терпит стеснение. Честность хороша, а воровство во всякой форме дурно, воровство нарушает жизнь, во-первых, обокрадываемого, потом и ворующего; оно лишает последнего блага работы, – вор не работает; наконец, оно разрушает безопасность собственности, а этим и приобретение собственности; народы без обеспеченности собственности беднеют; а собственность есть основное предположение всякого высшего развития человечески-духовной жизни. Так правдивость хороша, ложь дурна, потому что эта последняя, помимо нарушений, которые она производит в теснейшем кругу (заблуждение обманутого, изолирование лжеца), имеет то вторичное действие, что вообще разрушает доверие между людьми; доверие же есть основное условие общественной жизни людей, а без общества нет собственно человеческой жизни. Точно так же нарушение святости брака и распутство дурны, потому что они опустошают собственную жизнь виновного и имеют тенденцию расстроить здоровую семейную жизнь, корень здоровой человеческой жизни вообще; и наоборот, жить чисто и целомудренно хорошо, потому что это действует сохраняющим образом – в физическом смысле и в духовном. И так всюду: известные образы поведения хороши, насколько они имеют тенденцию сохранять жизненные блага человека и увеличивать их; другие негодны и дурны, потому что имеют тенденцию разрушать условия здоровой, прекрасной и духовно богатой жизни человека. Поскольку же благополучие ощущается с чувствами удовлетворения, а несчастье и упадок с чувствами неудовольствия, можно также сказать: добродетель есть путь к счастью, порок же – путь к несчастью. Удовольствие, по взгляду Аристотеля, следует за совершенной деятельностью, как непреднамеренный побочный результат.
Я прибавлю к этому несколько замечаний, чтобы предохранить это воззрение от недоразумений и возражений. Путаница, господствующая касательно этого пункта, зависит, мне кажется, главным образом от того, что не делается различия между двоякого рода суждениями, к которым подает повод всякий поступок: между суждением субъективным – о нравственном достоинстве воли, являющейся в нем, и объективным – о достоинстве образа поведения, как такового. Первое имеет в виду исключительно настроение: поступок морально хорош, если он исходит из хорошей, т. е. определенной сознанием долга воли, каковы бы ни были его последствия. Но этика имеет дело не исключительно и не главным образом с этим; конечно, она должна, вместе с Кантом, сказать и подчеркнуть, что нравственное достоинство человека зависит не от того, что он совершает и проводит в мире, а от той искренности, с которой он делает то, что ощущает и познает как свой долг. Но ее настоящая задача – другая: раскрытие объективного достоинства поступков и образов поведения. Это же последнее не зависит от настроения. Воровство Криспина (употребляя старый школьный пример) исходит из хорошей воли и постольку является хорошим делом, но оно есть в то же время предосудительный образ поведения, так как воровство, как таковое, независимо от намерения ворующего, подкапывает строй собственности. Впрочем, и суждение о субъективном образе мыслей сводится, в конце концов, тоже на телеологическое обоснование: хорошая воля в конце концов хороша, потому что она для чего-нибудь хороша, – именно потому, что она имеет тенденцию определять к таким поступкам и поведению, которые обладают объективным достоинством, т. е. действуют на жизнь в направлении человеческого совершенства.
