Зорина покачала головой:
– Но Скобина не одевалась в черное. Поэтому для того, чтобы ей просто подражать, достаточно было парочки убийств. Нет, наша преступница создала этот образ и, как кукловод, дергала за ниточки Захарову.
– Но Захарова ненормальная, – возразил Костя. – В ее больной голове мог сложиться подобный образ.
– Значит, Пете придется узнавать, когда Анна Григорьевна начала одеваться в черное, – кивнула журналистка. – У меня вырисовывается такая картина. Убийца задумывает свое преступление и начинает подбирать жертв, причем не только для убийства. Каким-то образом он узнает, что в психиатрической больнице лечится подходящая для его замысла женщина. Он начинает собирать о ней информацию, следить и готовить для своего дьявольского спектакля. На его счастье, больную иногда выпускают. На его счастье, Захарова, как и все люди, одержимые этой болезнью, сторонится общества и гуляет в одиночестве. Видимо, наша настоящая черная вдова – женщина неглупая, потому что она наверняка изучила специальную литературу и поняла: Анна Григорьевна слышит голоса. Вот она и становится одним из голосов Захаровой, внушавшим ей нужные мысли.
Петя присвистнул:
– Все равно какая-то чертовщица. Ну скажите на милость, зачем нужен весь цирк с черной вдовой?
– Если это маньяк женского рода, то тоже ненормальный человек, – пояснила журналистка. – Маньяки любят разные переодевания и дорожат атрибутикой. Пять кинжалов как раз в их стиле. А если кто-то косит под маньяка, то, признаюсь, идея оригинальная. Вероятно, вариант просто пырнуть ножом из-за угла или отравить, что более характерно для женщин, нашу преступницу не устраивает. Ей нужны эффекты.
– Думаешь, это Николаева? – поинтересовался Костя.
– Возможно, – пожала плечами женщина.
– Из ваших разговоров я вынес только одно, – встрял Павел. – Нам предстоит много работы. Откуда наша преступница знает о Скобиной? Это дело большой давности. Такое владение информацией говорит о возможном знакомстве ее с подсудимой или о родственных связях, – он посмотрел на часы. – Что-то наш Леонид запаздывает. Он должен был, как птица в клюве, принести нам вести.
– А вот и я, – в двери показалась белобрысая голова Сомова. – Слышу, что уже заждались меня, и, представьте себе, рад этому. Наконец отдел соскучился и по бедному лейтенанту.
– Ладно, не прибедняйся, – осадил его Костя. – Выкладывай, что принес.
– А как насчет напоить-накормить? – обиделся Леонид. – Полдня на ногах. Машину-то мне не даете.
– В твоем возрасте мы сами пешком ходили, – бросил ему Павел. – А чаю нам не жалко. Сам наливай.
Сомов не заставил себя ждать.
– Как наша задержанная? – поинтересовался он, наливая кипяток.
– Она уже не задержанная, – усмехнулся Киселев. – Мы отпустили ее за недостатком улик.
– Уверены на все сто? – спросил Леня.
– На двести, – процедил Киселев. – Ты давай ешь и пей, но о деле не забывай. Итак, что нарыл? Где был?
– Лучше спросите, где не был, – парировал Сомов. – Чтобы собрать нужную информацию, разыскал даже деток этой нашей Захаровой. Подумал: если от нее будет мало толку, может, пригодятся и они.
– И пригодились? – подался вперед Скворцов.
– А это уж вам судить, вы с ней беседовали, – улыбнулся Леонид. – В общем, картина вырисовывается такая. Как сказал ее сын, очень уважаемый человек, декан факультета одного из вузов, мать давно казалась ему странной. Ее странность усилилась, когда она похоронила второго мужа. Причем сын подчеркнул мне: и его отец, и отчим очень любили мать и заботились о ней. Так что ни о каких издевательствах над бедняжкой не было и речи.
– А в чем заключались ее странности? – поинтересовался Костя.
– Во многом. Захарова жаловалась то на неуправляемый поток мыслей, то на их закупорку. Ей стало трудно постичь смысл прочитанного текста, а ведь она была умной и образованной женщиной. В ее высказываниях происходило как бы соскальзывание с одной темы на другую без видимой логической связи. В общем, он ничего не понимал из разговора с родной матерью. Кроме того, у Анны Григорьевны пропал интерес к любимому делу, она стала неряшливой, что раньше за ней не наблюдалось, и стремилась к уединению. Декан позвонил своей сестре, и та повезла мать в клинику. Их приняла усталая докторша, которая равнодушно выслушала больную и ее дочь и прописала какие-то лекарства, а Захарова нуждалась в госпитализации. Ну, вы же сами знаете, какие у нас врачи. Правильный диагноз редко кто поставит сразу. Врач решила: это невроз, а на шизофрению не проверила. Разумеется, лекарства не помогли. Захарова стала заговариваться, ей мерещились какие-то люди, которых на самом деле не было, потом она стала перевоплощаться в животных, и дети вызвали «Скорую». Только в психдиспансере ей поставили правильный диагноз. Кстати, изначально она не одевалась в черное. Ее подлечили и отправили домой, не видя угрозы для окружающих. Сын говорил: жить с ней было просто невозможно, а они люди работающие, кстати, еще и для того, чтобы иметь деньги на ее лечение. Вот они и решили разменять ее квартиру и поселить мать в однокомнатной. Я, конечно, спросил, как они могли бросить одну больную женщину, на что мужчина возразил: ее никто не бросал, можно спросить у соседки, которой они приплачивали для того, чтобы та наблюдала за матерью и каждый день ее навещала. Я отправился к этой соседке. Женщина изменилась в лице, когда услышала, что я из полиции и что приехал по поводу Захаровой, но сразу призналась: дескать, да, господин Захаров попросил за деньги присмотреть за матерью, однако у нее самой двое внуков, дочь растит их одна и часто обращается к ней за помощью, а Анна Григорьевна казалась ей нормальной, ну, с небольшими странностями, посторонних в квартиру не пускала, поэтому она и следила за ней через пень-колоду, однако деньги брала. Иногда соседка собирала ее для гуляния в парке, но, естественно, за ней не приглядывала. Когда я поинтересовался, почему вдруг Захарова стала одеваться в черное, да еще такое старомодное, соседка пожала плечами:
