Было несколько мелочей, смущавших меня, и раньше, чем переходить к основному, я коснулся их:
- Наш звездолет был задраен, но Орлан появился в нем. Как он это сумел?
- Появился не он, а его изображение, сфокусированное в звездолет. Разве вы не применяете передачу изображений?
- Применяем. Но у нас силуэты-картинки… Осима же разбил пальцы об изображение Орлана.
- Вы, очевидно, передаете только оптические характеристики, а мы и другие свойства - твердость, теплоту, даже электрическую напряженность. Все очень просто. Есть еще вопросы?
Я сообщил, что облечен властью для войны, но не для союза. Если он собирается затрагивать проблемы, интересующие все человечество, то во всяком случае та часть человечества, что находится неподалеку, то есть все мои товарищи, должна участвовать в обсуждении. Он возразил: если транслировать нашу передачу, то его подданные тоже услышат ее. Мне это безразлично, сказал я. Он отметил, что я разговариваю тоном победителя, а не побежденного. Я указал, что нужно различать разговоры и переговоры: разговаривает он со своими пленными, но в переговоры он вступает со всем человечеством - стало быть, нужно ему привыкнуть к тону, которое свободное человечество изберет для переговоров. Он объявил, что для начала удовольствуется соглашением со мной, а не со всем человечеством. Я поинтересовался, имеет ли он в виду меня одного или с товарищами. Он имел в виду всех нас. В таком случае без информации, передаваемой всем, не обойтись, стоял я на своем. Ему внове был такой дерзкий тон. Не худо приучаться к любому тону, повторил я, и можно начать с меня. Уже не один пленник представал перед ним - и у всех тряслись поджилки, ибо он волен в их жизни и смерти. У меня, возможно, тоже трясутся поджилки, но волен он лишь в физическом моем существовании, а не в помыслах и желаниях, добивается же он того, чтобы мы возжелали дружбы с ним, трясущиеся поджилки вряд ли способствуют таким желаниям. И вообще - мучить пленников он способен, ограничиваясь своими обычаями и на своем языке, но завоевывать их дружбу надо на их языке и согласно их обычаям.
После этого я замолчал, вызывающе глядя на него. Он тоже молчал - и немалое время. Я имел возможность убедиться, что старинное выражение «глаза метали молнии»- отнюдь не гипербола. Впечатление было, будто меня ослепляют прожекторами.
- Хорошо, пусть наша беседа транслируется, - сказал он потом. - Но если мы не договоримся, я должен буду показать своим подданным, как расправляюсь с упрямцами.
- Я отдаю себе в этом отчет, - сказал я спокойно. Я очень волновался.
В ту же минуту дешифратор донес возбужденные голоса друзей. Они, позабыв об осторожности, не мыслями, а словами обсуждали мое положение. Я прервал их разноголосый хор приглашением послушать беседу с Великим разрушителем. Наступило удивленное молчание, потом Ромеро торжественно проговорил одну из своих любимых и напыщенных фраз: «Начинайте, адмирал, мы все превратились в слух».
Еще я услышал смятенное восклицание Лусина: «Какой ужас, Эли! Какой ужас!»- и понял, что оно относится к Андре.
- Приступим? - предложил Великий разрушитель.
Голос его угрожающе гремел. Приняв человеческий облик, он не усвоил человеческого обхождения. Для дружеских переговоров такой зычный рев был по меньшей мере нетактичен.
Он признавал наши успехи. Внешне мы похожи на старых его противников, галактов. Война с галактами, длившаяся бездну времени, подошла к завершению. Галакты блокированы на оставшихся у них планетах. Вся их надежда ныне на то, что их оставят в покое, - напрасная надежда, он это объявляет твердо.
Но люди оказались неожиданно иными. Они сумели рассеять в Плеядах флот разрушителей, а в Персее взорвали одну из планет. Ему, Великому разрушителю, пришлось запретить своим кораблям выход на галактические дороги, захваченные людьми.
Зато тем прочнее он укрепился в звездном скоплении. Здесь его мощь опирается на шесть первоклассных крепостных планет со сверхмощными механизмами для искривления внутреннего звездного пространства. Нет в мире силы, способной прорвать такую ограду.
