- Во-первых, он и не похож.
- Это он-то не похож? - рассердился Мишка. Он раскрыл портфель и достал портрет Левитана, вырезанный из «Огонька». - Смотри!
Я посмотрел: действительно, очень похож. Все, все то же самое: и глаза, и бородка.
- Так это, наверно, и не тот, - сказал я, - а этот.
- Этот и есть тот, - возразил Мишка. - Он чуточку только постарел.
- Чуточку? - удивился я. - Ведь прошло шестьдесят шесть лет. Он мог постареть и больше.
- Ну и что? А про замедление времени ты слыхал? Невежда! Время замедлили, понимаешь, а его отправили сюда.
- Кто отправил?
- Какой-нибудь ученый или изобретатель.
- В жизни этого не бывает, - сказал я. Мишка посмотрел на меня и покачал головой.
- А чтобы такое сходство, и фамилия одна, и те же картины - это бывает?
Я промолчал, потому что не знал, что ответить. Спор наш произошел по дороге из школы домой. Мишка несколько раз вытаскивал портрет Левитана, вырезанный из «Огонька», и, показывая его мне, повторял одну и ту же фразу:
- А ты еще говоришь-не бывает. Возьми свои слова обратно.
Я свои слова пока обратно не брал, а только шел и думал об очень странном, почти загадочном факте. Как я ни старался, я пока не мог объяснить себе этот факт. Но я надеялся, что со временем он разъяснится и окажется, что этот Левитан взял себе псевдоним и случай- но похож на того, который жил в девятнадцатом веке.
Мы поднялись с Мишкой в десятый этаж и позвонили.
Открыл нам дверь сам художник. Правда, он немножко изменился: сбрил бородку, усы и оттого помолодел. Но глаза остались прежние-печальные и добрые, как на портрете, вырезанном Мишкой из «Огонька».
- Здравствуйте, - сказал Мишка. - Мы ненадолго. Посмотрим картины и уйдем. Дело в том, что ваши картины нам очень нравятся.
Не знаю, понравились или не понравились художнику эти слова. Мишка, так же как Варвара Архипов-на, считал себя большим знатоком живописи, а Левитан был тонкий, деликатный человек, и, возможно, Мишка задел своими словами чувство, которое не следовало бы задевать.
- А ты что молчишь, мальчик? - спросил меня Левитан и положил мне на плечо свою легкую, красивую руку. - Тебе, наверно, не нравятся мои картины?
- Нет, почему же, - ответил я. - Но они нравились бы мне еще больше, если бы висели только тут, а не в Русском музее.
- Ничего не могу поделать, мальчик, - сказал Левитан. - Человек не властен над своим прошлым.
- А Мишка считает, что властен. И фантасты тоже.
Левитан промолчал. Мишка Авдеев тоже. А я стал рассматривать картины.
Картины не только нравились мне, но как-то все меняли вокруг себя и во мне. И мне казалось-не я смотрю на эти картины, а кто-то другой, более умный, чем я, и более чуткий.
Мишка тоже вдруг изменился. На его лице появилось новое выражение, и он стал как-то симпатичнее, чем был вчера и даже сегодня, перед тем как мы пришли сюда.
Изменился вдруг и сам Левитан. На его лице появилась улыбка и еще что-то неожиданное, и он стал еще больше похож на портрет, вырезанный Мишкой из «Огонька».
Потом Левитан сказал не то нам с Мишкой, не то самому себе:
- Эти работы еще не закончены.
- А те закончены, - спросил Мишка, - которые висят в Русском музее?
- Видишь ли, мальчик, - сказал Левитан, - произведение должно быть чуточку незаконченным, чтобы напоминать жизнь.
Я вспомнил школу и учителей, и то, что они там говорили, и подумал, что Левитан не прав. Он ошибается. Школа - жизнь? Жизнь. А там очень не любят, чтобы было не досказано, не дописано, не закончено, и за это снижают отметку.
Мишка, судя по его выражению лица, тоже догадался, что художник не совсем прав. Но об этом не сказал, не желая его огорчать. Я тоже промолчал.
- Только смерть ставит точку, - продолжал задумчиво Левитан. - А в жизни точек нет, а только запятые, многоточия, вопросительные и восклицательные знаки:
Я подумал: замечательный русский художник ошибается или немножко преувеличивает. Что касается точки, я ее очень любил и предпочитал всем другим знакам препинания.
Но не хотелось мне спорить с художником. И Мишке тоже не хотелось. Я только спросил:
- А можно, если я в следующий раз приду не один, а с дядей Васей?
