Во двор влетела машина. Спейт присел, приглядываясь. Это был старый «шевроле», года пятьдесят восьмого или пятьдесят девятого, совершенно проржавевший. Таких, должно быть, по Ногалесу разъезжают тысячи, рассыпающиеся на ходу мексиканские драндулеты с выбитыми окнами, подмалеванными крыльями и дверями, снятыми с других машин.
«Давайте. Выходите», – мысленно поторопил Спейт.
Водитель заглушил двигатель. Мотор фыркнул и заглох, и машина еще несколько секунд пощелкивала, остывая. Спейт наблюдал, как двое мужчин оглядывают двор. За этими ящиками его не было видно. Он вполне мог за ними отсидеться. Еще не поздно было забыть обо всем.
Но он не мог забыть о пятистах долларах.
Теперь пятьсот долларов решали все.
«Вот черт», – подумал Спейт.
Он поднялся и вышел из-за ящиков.
– Я здесь, amigos, – позвал он.
* * *
Он лежал без сил. Он сделал это, или, вернее, это сделали с ним. Он помнил похожие эпизоды из книг – Кролик Энгстром,[27] выходящий от шлюхи Рут, Стинго – от Софи,[28] – но от них ему не было ровным счетом никакого толку. Его опыт был совершенно иного рода, с жирной Анитой, на грязной постели и липком полу в комнате, пропахшей лизолом, под оком пестрой мадонны. И все же ему было очень даже хорошо. Собственно говоря, испытанное блаженство изумляло его. Мгновение наяву, завершающий миг, тучная женщина на коленях перед ним, усердно выполняющая свою работу, его руки, сжимающие что-то, его напряженные мышцы, мысли, крутящиеся вокруг одного и того же: да, все это наяву. Он улыбнулся.
– Хочешь, я обработаю тебе еще и зад, малыш? Всего пятьдесят долларов сверху.
– Нет. Э-э… гм… нет, наверное, не надо, – мечтательно проговорил Тревитт.
– Давай, малыш. Мы можем еще позабавиться.
– Э-э. Мне не хочется. Мне очень понравилось, правда. Мне просто не хочется.
– Конечно, малыш. Ты ведь платишь.
Она водворила на место панталоны, через голову натянула платье, и через миг перед ним – ррраз! – стояла старая Анита. Все было так, будто ничего и не произошло, и он вдруг понял, что для нее-то так оно и было.
Тревитт натянул брюки, заправил рубаху и застегнул ремень.
– Десять долларов, малыш.
– Десять долларов! Я ведь уже заплатил. Эй, я отвалил тебе кругленькую сумму!
– Плата за съем, малыш. За комнату. Она не бесплатно, бесплатно ничего нет. За полотенце, за чистые простыни.
«Как же, как же, только в шестьдесят восьмом как из стирки!»
– Это для большого босса. Он побить меня, если я не возьму с тебя деньги.
Какая разница? Все это уже и так обошлось ему в целое состояние. Он отсчитывал банкноты, когда послышалась сирена.
Тревитт слетел по лестнице вниз, перескакивая через две ступеньки, и ввалился в опустевший зал, уже теряя самообладание. Смазливый Роберто бесшумно начищал стаканы, а неподалеку от него за столом сидел Оскар Меса и разговаривал с плотным полицейским в отутюженной бежевой униформе с галстуком-бабочкой желтого цвета – да-да, желтого, канареечно-желтого, ядовито-желтого, – на чьих мясистых плечах красовался еще и золотой галун.
Тревитт попытался взять себя в руки, но полицейский поднял голову и пригвоздил его к месту убийственным взглядом.
Тревитт как можно небрежнее улыбнулся и сделал попытку улизнуть.
До него донеслось слово «гринго», и оба мексиканца расхохотались.
Тревитт вышел за дверь в ночь. Не было видно ничего, кроме железной дороги на другой стороне улицы и конкурента «Оскарз», «Каза де Джейсон», еще одного ночного клуба. Тревитт выбрался по наклонной стоянке на улицу и обернулся. В пятистах ярдах впереди, за галереей магазинчиков с навесами, примыкающей к железной дороге, лежала граница. Неумолимо высокая стена, скопление машин, будки и похожая на крепость перемычка из офисов наверху. В мертвенном свете он различал осаждающих ее попрошаек и таксистов. Флага не видно, но за стеной вырисовывалось нечто, пожалуй, более символичное – золотые дуги эмблемы «Макдоналдса».
Потом он заметил толпу. Она собралась чуть подальше по улице, у чего-то вроде мостика на углу улиц Буэнос-Айрес и Руис-Кортина. Индейцы, несколько американцев, мексиканские девочки-подростки в узких американских джинсах и блузках, но большей частью полицейские. Неподалеку стояли три или четыре серых пикапа, и по их однообразному виду Тревитт понял, что это машины полиции.
