Танис не переставал надеяться, что мальчик вырастет эльфом, что человеческая кровь в нем будет слишком слабой, чтобы мучить его, — это было в интересах самого Гила. Однако надеждам его не было суждено сбыться. В шестнадцать лет Гил вовсе не был вежливым, предсказуемым и послушным эльфийским ребенком. Он имел неровный характер, был раздражительным и непослушным. И Танис, памятуя, как он сам то и дело норовил выйти из повиновения, старался держать сына в узде.
Усердно разглядывая карту, Танис изо всех сил делал вид, что не заметил Гила, вошедшего в библиотеку. Он даже не поднял глаз, слишком хорошо зная, что увидит себя самого, стоящего посередине комнаты, и боялся увидеть черты, отражающие его слабости, в собственном сыне. Танис боялся этого так сильно, что предпочитал об этом молчать, поэтому стоял и безмолвно созерцал то место на карте, которое было обозначено словом «Квалинести».
Едва войдя, Гилтас сразу же понял, что родители наблюдали за ним из окна. Об этом говорили слабый румянец смущения, заливший щеки матери, и заинтересованность, с которой Танис смотрел карту, которую сам признал устаревшей, а также тот факт, что и отец, и мать сделали вид, что не заметили его появления.
Гил ничего не сказал, выжидая, когда они перестанут притворяться. Наконец мать подняла голову и улыбнулась ему.
— С кем это ты разговаривал у дома, мапете? — спросила Лорана.
В душе юноши зашевелилось привычное раздражение. Мапете! Нежное словечко, которым называют детишек!
Не дождавшись ответа, Лорана приобрела вид еще более смущенный и виноватый. Она поняла, что совершила ошибку.
— Мм... Ты ведь говорил с кем-то на улице? Я слышала лай собак...
— Это был сир рыцарь Как-его-там,— ответил Гил.— Я не запомнил имя. Он сказал...
Лорана отложила перо. Ее движения и голос были предельно спокойны.
— Ты пригласил его войти?
— Конечно, пригласил, — резко вмешался Танис. — Гил знает, что с Соламнийскими Рыцарями надо вести себя учтиво. Ну и где же он, сын?
— Перестань! Вы видели, что рыцарь уехал. Считаете меня абсолютным глупцом? — Гил терял контроль над собой. — Отец, будь добр, позволь мне договорить! Конечно, я пригласил рыцаря зайти, я же не невежа, и правила хорошего тона мне знакомы. Он сказал, что не может задерживаться, так как спешит домой, и велел передать вам с матерью вот это. — Юноша вытащил свиток. — Это от Карамона Маджере. Рыцарь останавливался в гостинице «Последний Приют», и когда Карамон узнал, что сир Уильям едет в этом направлении, попросил передать письмо. — Гил холодно передал свиток отцу.
Танис бросил на сына встревоженный взгляд, потом посмотрел на жену, которая пожала плечами и терпеливо улыбнулась, словно говоря: «Мы опять задели его. Опять!..»
Гил был «слишком чувствительным», как выражалась Лорана, но имел на это полное право. Желанное и долгожданное дитя, он всю жизнь был слабым и хилым, а в шесть лет вообще едва не умер, так что перепуганные родители, души в нем не чаявшие, с тех пор держали его «запеленутым в шелк», как гласила эльфийская пословица, не выпуская из кокона своей опеки.
Гил перерос свои болезни, но сейчас страдал от мучительных, изнуряющих мигреней, которые начинались со вспышки перед глазами и заканчивались ужасными страданиями, приводящими его в состояние, близкое к обморочному. Болезнь не поддавалась лечению. Жрецы Мишакаль пытались что-нибудь сделать, но так и не смогли.
Танис и Лорана слишком много времени проводили вне дома, стараясь сохранить слабые связи, объединившие разные народы и расы после Войны Копья. Гила же, слишком слабого для путешествий, оставляли на попечение преданной прислуги, обожавшей его не меньше, чем родители. Для всех них Гил оставался слабым дитятей, мучимым лихорадкой.
Из-за болезненности Гилу не разрешалось играть с другими детьми, и он только подозревал, что они вообще существуют на свете. Танис Полуэльф, любивший тишину, нарочно построил свой дом достаточно далеко от соседей.
Оставленного наедине со своими мыслями юношу одолевали странные фантазии. Одной из них была идея, что мигрени вызывает человеческая кровь, текущая в его жилах. Постепенно в душе Гила крепла уверенность, порожденная ночным кошмаром, привидевшимся ему после особенно жестокого приступа, что его мучения прекратятся, если он вскроет вены и выпустит эту чуждую кровь. Об этих фантазиях Гил никогда никому не говорил.
