А стук немного погодя повторился.
Антонина Ивановна поддела ножом блин, перевернула его на другую сторону и, сделав шаг к коридору, крикнула:
— Костя, стучат!
Сын вышел из комнаты в расстегнутой нижней рубахе, с намыленной щекой и с бритвой в руке.
— Ты что, мама?
— Стучит кто-то, открой.
— Не слыхал, — улыбнулся он, щелкнул английским замком и открыл дверь.
На лестничной площадке, ярко освещенной косыми лучами клонящегося к западу июньского солнца, стоял высокий блондин средних лет.
— Простите, пожалуйста, мне бы хотелось видеть Константина Павловича Рогулина, — немного картавя, произнес он.
— Я — Рогулин.
— Очень приятно. Андреев — доцент пединститута, — приподняв над головой шляпу, представился блондин. — Я к вам по личному делу. Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.
Рогулин побледнел, лицо его вытянулось. Он испуганно скользнул взглядом по лестнице — на ней никого не было видно, но сверху доносились чьи-то приближающиеся шаги, оглянулся в сторону кухни, где мать пекла блины, и кивнул головой;
— Входите.
Андреев шагнул в коридор, и Рогулин торопливо закрыл за ним дверь.
— Налево, — отрывисто произнес он.
Доцент послушно направился в комнату и, переступив порог, скромно остановился. Следом вошел Рогулин, плотно прикрыл дверь и, привалившись к ней спиной, резко спросил:
— Зачем вы пришли?
Андреев застенчиво улыбнулся и непонимающе развел руками:
— Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.
— Я уплатил десять тысяч рублей, которые с меня требовали, и не хочу больше иметь с вами никаких дел, — с ненавистью глядя на доцента, сквозь зубы процедил Рогулин.
— Не понимаю вас, Константин Павлович, — пожал плечами Андреев и еще раз подчеркнуто повторил: — Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.
— К сожалению, вы не ошиблись. Это, действительно, я.
Константин Павлович отошел от двери, швырнул на стол бритву и, схватив висящее на спинке стула полотенце, вытер им с лица мыльную пену.
Андреев терпеливо молчал, подслеповато щурил глаза и выжидающе смотрел на хозяина квартиры.
А тот, видимо, с трудом сдерживая раздражение, тяжело перевел дыхание.
— У меня был четвертый том издания 1856 года, но я
продал его на той неделе, в субботу, — глухо произнес он.
Нижняя губа гостя немного выдвинулась вперед, едва заметно подалась в сторону, и он удовлетворенно кивнул головой.
— Но с этим кончено, — решительно заявил Рогулин. — Уходите.
Он повернулся к радиоприемнику и выдернул вилку из электрической розетки. Песня оборвалась на полуслове. В открытое окно, завешенное старенькой тюлевой занавеской, со двора донеслись победные крики мальчишек, играющих «в Чапая».
Андреев чуть заметно усмехнулся, открыл дверь, но не ушел, а только выглянул в коридор. Плотно закрыв ее, он положил шляпу на стол, затем внимательно оглядел с порога вторую комнату, которая, очевидно, служила хозяевам спальней, подошел к радиоприемнику, включил его, но звук немного приглушил. Делал он все это неторопливо, как человек, уверенный в том, что поступает правильно и что ему никто мешать не станет.
Подойдя к хозяину, он учтиво улыбнулся.
— Я, вероятно, не в курсе дела, дорогой Константин Павлович, — любезно заговорил он. — Меня просили узнать, действительно ли у вас имеется уникальный томик Некрасова, и если это так, то предложить вам за него любую сумму. Вы, надеюсь, понимаете меня? Любую. Назовите цифру, и, я уверен, мы не станем торговаться.
— Плевать мне на ваши цифры, — грубо оборвал его Рогулин. — Один раз я попался. Но и тогда не за деньги продался — смерти испугался, страшно показалось. Вот, — он провел рукой по коротко остриженным седым волосам. — А мне ведь только тридцать восьмой. Эсэсовцы шесть раз на расстрел водили... Но теперь все, второй раз на тот путь не стану.
— Здесь какое-то недоразумение, Константин Павлович, — мягко возразил Андреев. — Боюсь, вас обманули.
— То есть, как это... обманули? — испугался Рогулин.
