— В часы вмонтирован магнитофон, — отведя Джека шагов на десять от машины, объяснил свои действия шеф. — Остроумная штучка ювелирной работы. Наш разговор записан от первого до последнего слова на тончайшую стальную нить.
— Коммунисты? — насторожился Джек.
— О, нет. Коммунисты такими методами брезгуют. Это дело наших друзей. — Последние слова он произнес с
подчеркнутой иронией. — Наши союзники доверяют нам столько же, сколько и мы им.
Вдоль пустынного шоссе дул неприятный, пронизывающий насквозь ветер.
— Понятно, — поежился от сырости Джек. — Отлично же вы снабжаете их информацией. Сразу чувствуется блестящий опыт, незаурядный ум...
Откровенная лесть, видимо, не смутила шефа. Подвижный, пухлый от жирка, он напоминал преуспевающего бизнесмена в момент заключения выгодной сделки.
— Вот, вот! — самодовольно усмехнулся он. — Учтите это, Джек, когда опять перемахнете к ним на работу. — И шеф хвастливо продолжал: — Сегодня механик, которого они старательно подсунули мне, задержится в гараже у моей автомашины несколько дольше обычного, чтобы незаметно сменить в магнитофоне катушку со стальной нитью. Ну, а часом позже полковник в известном вам кирпичном доме с мраморными капителями будет внимательно вслушиваться в наши голоса и ликовать, что так ловко меня обставил.
— Значит поездка на Лазурный берег Средиземного моря...
— Чепуха, конечно. Работа не для вас. Эта легенда для них, чтобы они не рылись в нашем грязном белье, докапываясь, о чем мы говорили в автомашине.
— Та-ак, — протянул Джек. — Что же. тогда для меня?
— Для вас? — шеф взял его под руку и отвел еще дальше от автомашины. — Для вас — достойное дело... Поездка в Советский Союз.
Джек вырвал свой локоть из рук начальника и негромко, но членораздельно выговорил:
— В Советский Союз я не поеду. У меня договор...
— Знаю, Джек, знаю. По договору вас не должны посылать туда, но обстоятельства заставляют нас это сделать.
— Меня это не касается.
— Дело очень серьезное. Джек, если я вынужден говорить с вами ночью, выбрав для этого самое глухое место на всем шоссе. Вы окончили специальную школу, отлично владеете русским языком, на вашем счету десятки изумительных операций, проведенных вами на всех континентах. Вам завидуют, вас ставят в пример, про вас
слагают легенды. Я ведь не забыл, за что прозвали вас «Медузой»...
Джек передернул плечами и слегка отвернулся. Он не любил вспоминать эту старую историю, когда чуть не поплатился жизнью.
Произошло это неприятное для него событие летом 1940 года, вслед за Дюнкеркской катастрофой. Джеку тогда было предъявлено обвинение в том, что он передал гитлеровскому командованию секретные сведения об уязвимых участках в обороне союзников, в результате чего последовало внезапное наступление фашистских войск на фронте от Северного моря до укреплений линий Мажино и чудовищный разгром английских, французских, голландских и бельгийских армий.
Такая суть дела грозила Джеку виселицей.
«Кровь солдат, слезы вдов и сирот, дым пепелищ взывают к справедливому мщению, — наперебой трубили газеты. — Пусть свершится правосудие. Смерть предателю!..»
Обвинения строились на личных показаниях пленного фашистского разведчика, который, выдавая все, что знал, зарабатывал себе помилование и право работать на двух хозяев.
На очной ставке Джек упорно отрицал заявления гитлеровского агента.
— Все это ложь и провокация, — говорил он.
На суде, перед тем как получить слово для защиты, Джек попросил свидания с фашистским разведчиком. Свидание было ему разрешено здесь же в зале. Продолжалось оно недолго. В конце его Джек обнял своего противника, затем вернулся к своей скамье и начал говорить.
В течение нескольких минут он восторженно расхваливал честность и добропорядочность немца, и наконец, потрясая над головой руками, воскликнул:
— Я был уверен в том, что этот человек найдет в себе достаточно мужества, чтобы сказать вам правду, сознаться в том, что он обвинил меня напрасно. Господа судьи, умоляю, выслушайте его!..
Фашистский разведчик вскочил со скамьи, но тут же повалился на пол. Когда его подняли — он был мертв.
