В Сулак привез Глеба на райкомовской «Победе» шофер Алексей. Познакомились они случайно в столовой ремесленного училища, куда оба зашли перекусить.
Разговорчивая буфетчица, накладывая Глебу красноватый винегрет, спросила:
— Вы не здешние, не балаковские? Или определились на ГРЭС? Ах, проездом, собираетесь в Сулак! Так на автобус уже опоздали. Минуточки. — Молодая женщина вдруг громко позвала: — Алексей!
И в столовой, где множество мальчишеских рук выбивали дробь жестяными кружками, наступила тишина. К стойке не спеша подходил высокий мужчина лет сорока пяти, в легкой темной куртке и кепке.
— Звали? — спросил он улыбаясь.
Гостеприимная женщина отрекомендовала его:
— Шофер райкома, секретаря отвозил к пароходу. — Она добавила, обращаясь к Алексею: — Попутчик до Сулака, — и, уже не обращая никакого внимания на Глеба и шофера, занялась другими посетителями.
Ночная степь открывалась не сразу, сзади и с боков машины она простиралась неоглядно темная. «Победа» шла быстро, и по обочинам в свете фар загоралась лебеда, вспыхивала полынь, и вдруг, застигнутый огнями, посреди дороги кружился маленький степной зверек с трепещущими длинными ушами. Машину то подбрасывало, то она петляла.
Алексей, не отводя глаз от дороги, говорил неторопливо, чувствуя себя в давнем сродстве с дорогой, со степью и тем, что крылось за темнотой:
— Сулак просторный, а кругом разбросаны среди степей леса, за Иргизом Братский, Круглый, к Пугачеву Степной гай, Разбойничий — все леса со степью встречаются.
Въехали в уснувшее село, только на почте светился огонек. Глеб увидел в окне русокосую девушку, вытряхивавшую содержимое огромного брезентового мешка. По селу машина двигалась медленно.
Алексей сказал:
— Едем по Топорковской улице, был такой красавец, из солдат, первый командир Сулацкого красногвардейского отряда. Вот не судьба — молодого высекла из жизни пуля, а его мамаша еще живая, правда, не в твердой памяти… А это Плясунковская, — с какой-то скрытой нежностью в голосе произнес Алексей.
Глеб удивился: обычно названия так примелькаются, что уже не вызывают в памяти старожила живого образа; другое дело приезжий, для него все примета, любопытство его обострено.
В окнах просторного деревянного дома маячила чья-то тень. Алексей пояснил:
— У нас в райкоме дежурный не спит, всю ночь телефоны стережет; район-то большой, чуть что — сигналят в свой центр.
Поблизости от райкома стояла изба шофера. Въехали во двор; Алексей провел гостя в небольшой летний домик.
— Отдыхайте, тут вам будет самостоятельнее, а то у меня ребятни много, облепят.
Когда лампа, зажженная хозяином, разгорелась, Глеб увидел на стенах, сбоку от большой русской печи, над дощатым столом, картины, написанные маслом. Зимний лес на заре, прикрытый сумерками, деревья, утопающие в снегу, потревоженные бураном. А в углу, над обтрепанным узким диваном, висел холст: деревянная церковка с высокой колокольней, воткнувшейся в светящееся, в перистых облаках небо.
Вошла жена Алексея, полная, статная женщина, в пестром платке на рыжих волосах. Она принесла крынку молока, картошку с огурцами, приветливо поздоровалась и усадила гостя за стол.
Алексей ушел ставить машину, и Глеб полюбопытствовал:
— Кто же у вас такой охотник писать маслом?
Усталое, веснушчатое лицо хозяйки оживилось.
— Это сам все рисует. Его и хлебом не корми, как почует запах холста и красок — все брось! А зимнее больше потому, что с весны до поздней осени на колесах, гоняет по району с секретарем, зимой же отпуск, тогда Лешку моего и забирает. Бегает с карандашиком и бумагой в лес, на ту сторону реки, мерзнет, а сидит на пеньке и чегой-то примеривает. Сперва я ссорилась, потом бросила. Какой-то приезжал в Сулак, к секретарю, и сказал про Лешку: «Артист он». А я думаю — пусть пачкает; все лучше, чем пить. Знаете, шоферы есть балованные.
Алексей вернулся умытый, в чистой рубахе, по-домашнему выпущенной поверх брюк. Дома, рядом с женой, он выглядел моложе. Поймав взгляд Глеба, устремленный на картину, и разливая по кружкам молоко, заговорил:
