– Боже мой! – воскликнула Роса Кабаркас. – Что бы я отдала за такую любовь!
Она смерили меня взглядом с состраданием и приказала: Пошли. Я пошел за нею в дом, она молча налила мне стакан воды, жестом указала сесть напротив нее и приготовилась к моей исповеди. Ладно, сказала она, веди себя как взрослый и расскажи мне, что с тобой?
Я рассказал ей все, что представилось мне правдой. Роса Кабаркас выслушала меня молча, без удивления и как будто бы наконец-то поняла. Ну просто чудо, сказала она. Я всегда говорила, что ревность знает больше, чем правда. И тогда она рассказала мне то, что было на самом деле, без утайки. Действительно, сказала она, в сумятице той ночи она совершенно забыла о спящей в комнате девочке. Один из ее клиентов, к тому же адвокат покойника, умасливал и подмазывал всех направо и налево и пригласил Росу Кабаркас в Картахену-де-Индиас, отдохнуть в отеле, пока не утихнет скандал. Поверь, сказала Роса Кабаркас, все это время я не переставала ни на минуту думать о тебе и о девочке. Позавчера вернулась и первым делом позвонила тебе по телефону, но никто не ответил. А девочка пришла тотчас же, но была в таком ужасном виде, что я отмыла ее для тебя, одела, послала в салон красоты и велела убрать ее как королеву. И ты видел: она великолепна. Роскошный наряд? Эти наряды я даю на время моим самым бедным птичкам, когда им надо пойти потанцевать с клиентом. Драгоценности? Мои. Достаточно и дотронуться до них, сказала она, чтобы понять: бриллианты в них – стеклянные, а металл – жесть. Так что не дури, заключила она: иди разбуди ее, попроси прощенья и в конце-то концов сделай с ней то, что положено. Вы как никто достойны быть счастливыми.
Я сделал сверхъестественное усилие поверить ей, но любовь перемогла рассудок. Бляди, закричал я, оглушенный живым огнем, который сжигал меня изнутри. Вот вы кто! Грязные бляди! Не хочу больше знать ни тебя, ни всех этих блядушек, а главное – ее. И от дверей я прощально махнул рукой – навсегда. Росу Кабаркас это не поколебало.
– Ступай с Богом, – сказала она с гримаской жалости и вернулась к реальной жизни. – А счет за то, что ты натворил в комнате, я тебе пришлю.
Читая «Мартовские иды»[5], я наткнулся на роковую фразу, приписанную автором Юлию Цезарю: «Невозможно в конце концов не стать тем, кем тебя считают другие». Я не смог найти подтверждения авторства этих слов ни в трудах самого Юлия Цезаря, ни в текстах его биографов, от Светония до Каркопино, однако слова эти стоило знать. Их роковой смысл стал ясен в последующие месяцы моей жизни и внес определенность, которой мне не хватало не просто для того, чтобы писать эти воспоминания, но и чтобы приступить к ним с любовью к Дельгадине и отбросив всякую стыдливость.
Я не знал ни минуты покоя, перебивался бутербродами и похудел так, что брюки сваливались. Блуждающие боли осели в костях, настроение беспричинно и резко менялось, ночи мои проходили в лихорадочной бессоннице, так что не мог ни читать, ни слушать музыку, а днем, наоборот, клевал носом от тупой сонливости, не приносящей сна.
Облегчение пришло нежданно-негаданно. В набитом автобусе в районе Лома Фреска сидевшая рядом женщина – я не заметил, когда она вошла, – шепнула мне на ухо: все еще можешь? Это была Касильда Армента, старая любовь, которая принимала и терпела меня как постоянного клиента еще с той поры, когда была горделивой и юной. Уйдя отдел, полубольная и нищая, она вышла замуж за огородника-китайца, который дал ей свое имя, поддержку, а может быть, и немножко любви. В семьдесят три года она сохранила тот же вес, красоту, сильный характер и свободные манеры, свойственные ее профессии.
Она привела меня к себе в дом среди китайских огородов, на холме, у шоссе к морю. Мы сели с ней в пляжные шезлонги на тенистой террасе среди папоротников, разросшихся астромелий и птичьих клеток, висящих под крышей. На склоне холма повсюду виднелись огородники-китайцы в конусообразных шляпах, засеивающие свои огороды под палящим солнцем и серое пространство Бокас де-Сениса с двумя скалистыми дамбами, меж которыми, как по каналу, на протяжении нескольких лиг река добирается до моря. Мы разговаривали, а в это время белый океанский пароход вошел в устье и мы молча следили за ним, пока не услышали его мрачный бычий рев из речного порта. Она вздохнула. Представляешь? За более чем полвека первый раз я принимаю тебя не в постели. Мы уже не те, сказал я. Она продолжала, не слыша меня: Каждый раз, когда тебя передают по радио, когда расхваливают, как тебя любят люди и называют тебя учителем любви, представляешь, я всегда думаю, что никто не знает так, как я, какой ты щедрый и какой умелый в любви. Серьезно, сказала она, никто бы не смог лучше меня быть с тобою.
