— Будут драться, — отвечает сквозь зубы Базунов.
— Конечно, — подхватывает наш хозяин. — Ведь там у нас два с половиной миллиона.
И опять нельзя разобрать, спрашивает он или сообщает.
— А Ораны минированы, — продолжает в том же неуловимом тоне хозяин. — Там немцы нарвутся... если не будет измены. Ведь у нас на каждом шагу изменники. По крайней мере раньше так было... А скоро будут тут немцы? — неожиданно ставит он открытый вопрос.
— Почему вы думаете, что они должны быть?
— Нет, они сюда не пойдут, — горячо подхватывают патриотические рейтузы. — Не пойдут. А если придут, мы им хорошенько тыл пощипаем! Ведь я тут каждую кочку, каждый уголочек знаю. Собственно, скажу вам по совести, я здесь и сижу для того... Скажите, не купите ли вы у меня коров? Дёшево продам. Прекрасный племенной скот.
— Нет, у нас и без того скота девать некуда.
— Хоть парочку; великолепные дойные коровы. Кто у вас хозяйством заведует? Прапорщик Кириченко? Вот пойдёмте, я вам покажу. Кстати, на винокуренный завод заглянем. Там у меня вчера спирт выпускали в озеро. Но бочонок ещё остался. Могу вам поднести.
— Нет, нам не нужно.
— Как это не нужно? Спирт всегда нужен!.. А в Слуцке долго стоять не будут.
И опять последняя фраза звучит как-то сбивчиво и вероломно: не то вопрос, не то утверждение.
— Скажите, далеко отсюда до Слуцка? — спрашиваем мы.
— Семнадцать вёрст, — с апломбом отвечает корнет.
— Как — семнадцать? Давайте карту. Смотрите: по карте тридцать шесть вёрст. А ещё хвалитесь, что здешние места изучили!
— Да я, видите ли, давно здесь не бывал. Моя собственная собака не узнала меня и чуть не разорвала.
— А собираетесь немцев беспокоить. Они-то, пожалуй, ориентируются здесь лучше, чем вы в своём собственном саду... Кстати, не продадите ли фруктов?
— Это фрукты не мои. Я сдал сад в аренду.
— Где же ваш арендатор?
— Его нет. Он удрал отсюда.
— Тогда, значит, хозяина нет?
— Можете деньги... мне уплатить. Я ему передам.
— Как это вам удалось сохранить в целости не только деревья, но даже изгородь садовую? Ведь мимо вас проходят тысячи беженцев. А у вас кругом царит образцовый порядок, — выражаем мы своё удивление хозяину.
Он улыбнулся тяжёлой улыбкой.
— У меня этого не будет. Я для этого держу здесь двенадцать стражников и околоточного надзирателя.
По дороге в сад мы увидали и самих стражников. Они ходили вокруг усадьбы с винтовками за плечом и выглядели так же воинственно и гордо, как красные рейтузы на ляжках отставного гусара. Все — унтера из варшавской полиции. Тут же мы увидали впервые хозяйку — молодую польку, которая суетилась и бегала с ключами в руках и очень недружелюбно поглядывала то на нас, то на своего супруга.
...Едва мы уселись за обеденный стол, как услыхали нечеловеческие крики. Все бросились к сараю, откуда неслись эти вопли. Из сарая вышел наш гостеприимный хозяин с палкой в руке. Два стражника держали за руки молодого человека, который судорожно кричал:
— Я учитель, народный учитель!.. Как вы смеете?.. Он меня высек!..
— Понимаете, — заговорил развязно гусар. — Залез в сад за яблоками. Да ещё притащил с собой беженцев. Грабитель какой-то.
— Ну, знаете, сечь за яблоко... — нахмурился Базунов.
— Да они хуже саранчи. Помилуйте: позавчера стравили у меня клевера семь тысяч пудов!
— Это, однако, не оправдание, — проворчал Базунов и отвернулся.
Через полчаса к столу нашему подошёл, как ни в чем не бывало, пан Войнаровский. Он был навеселе. От него крепко разило спиртом и в руках была бутылка с жидкостью жёлтого цвета, которую он не без торжественности поставил на стол.
— К обеду!.. Превосходная вещь. С лимонной коркой. Если для вас крепко семьдесят градусов, можете разбавить. Для меня — как раз.
И тут же обратился в приятельском тоне к прапорщику Кириченко:
— Возьмите десяточек коров! Не пожалеете. А... счёт можете написать, какой вам угодно.
— Здорово, задави его гвоздь! — зло рассмеялся Кириченко. — Значит, будем надувать казну на артельных началах.
— В кавалерии это принято, — обиженно пожал плечами хозяин.
— А вас не секли за это? — спросил Болконский.
Но пан Войнаровский пропустил мимо ушей это замечание. Глаза его радостно улыбались свету и нам, и свет сиял в его масляных глазах.
