Его Величество усмехнулся: так скоро человек опять достоянием станет.
И сразу вспомнил о горошинах, которые нашел в пещере.
Что за старик такой? Откуда взялся? Какого лешего делает с вампирами, восставшими против трона? Да еще с проклятой… Как мог такой старик волочиться за чудовищем? Почему сопровождал убогую? Что, не нашлось никого достойнее? Вроде умный старик. Такой смешной устроил подарок, знала бы Ее Величество – убила бы на месте.
Обладая такими способностями, как описал дядька Упырь, мог бы иметь от государства такую поддержку, что многие вампиры удавились бы от зависти…
По ним, по лапоточкам, по волосам из бороды, нашли-таки о старике сведения. И не нашли бы, да дядька Упырь на смертном одре подсказал, что мол бродит такой пакостник по миру, всем показывается, но в руки не дается. Не помнят. И горошины его самого Дьявола изобретение. Вреда больше, чем пользы: по миру идет, горошины раздает, и перестает быть всяк в своем уме. Знает столько, что знания его, дядьки Упыря, в щелочку уложить, но сам ими пользуется редко, практически никогда, предпочитая горох. И будто знания выдает только тому, кто их уже видел и понимает, а для остальных они без пользы: одолжить можно, а проникнуться ими нельзя.
А когда спросили Упыря про войну, ответил:
– Участвовать старик в этом мог, но, чтобы учудить такое – ни в жизнь! Он и вампирами не обласкан, и человеку худое, а только ни тем, ни другим ни в жизнь без него умными не стать! Если где-то что-то, он то примазывается, то глаза отводит, а чтобы кто-то ему угодил – такого свет не видывал! Там или Дьявол землю посетил, или маг такой силы воду мутит, что я в подметки не гожусь!
Произнес свои слова дядька Упырь со страхом, а спустя час вытянулся, как продажная сволочь, и копыта откинул…
Хотя нет, прокричал:
– В огонь меня, заразы! – задымился весь, прожег и кровать, и пол, и еще один пол этажом ниже, и еще один.
А когда прибежали за ним в подвал, собирать было нечего – одна ржавая пыль.
Стоит теперь в горшочке, в покоях Ее Величества. И проливала она на него слезу, и слезы девственниц, и сама молила, и молиться на него заставляла, а крови извела – и молодых девиц, и вдов, и младенчиков, а толку то!
Тут бы блат ее закончился, да не телилась, устраивая одно судилище за другим, сажая на кол и людей, и оставшихся после войны вампиров, хоть сколько-то причастных к царскому сословию. Готовилась измена – все видели! Да только тот, кто имел бы виды и достаточно старости, чтобы вывести в люди такого мага или выйти таким магом самому, чтобы стращать происками и разным вредительством все государство, как в воду канул. Не каждому вампиру дано выдержать пытку, но никто ничего внятно не смог прояснить.
А еще спасибо Матушке ее, хоть и померла старушка, все те вампиры, которые ей своей чистокровностью обязаны, как сидели на колу, так и сидят, в верности их сомневаться не приходится, прикручены к жене намертво. В огонь и в воду пойдут, лишь бы угодить ей. А таких полцарства, прочих дядька Упырь и Баба Яга извели сразу же, как он и жена на троне утвердились.
Но, увы, прикручены они не к нему…
«Пожить бы еще!» – с тоской подумал Его Величество, понимая, что у супруги не будет выбора, если выяснится, что проклятая выходит в люди. Убьет его, не задумываясь. Найти вампира побогаче и с генеалогическим древом, чтобы возместить утрату Матушки, тетушки и дядьки Упыря, жене не понадобится много времени. Да, престолонаследие у него есть, но пятой водой на киселе. Никто не считал, сколько престолонаследников было перед ним.
Ожидание и неизвестность были хуже всего…
И куда вся решимость, куда вся мудрость подевались? Где уверенность? Ведь были же, были! Откуда бессилие, откуда сомнения? Откуда глухая тоска и нехорошие предчувствия? Почему он чувствует страх, ущербность, как какой-то человек, даром что вампир?!
Поговаривали, что проклятые не умеют ненавидеть…
Но, похоже, к его проклятой это не относилось – она именно ненавидела его.
Он никак не мог подобрать слово, которое отразило бы глубину его отвращения, которое последнее время не выходило из головы. Ненависть с новой силой полыхала на кончике языка, как жгучий перец, вырвавшись на свободу: скотина, сволочь, мразь, лохань, падаль, паскуда, стерва, отрава, отребье, животное… – в каждом слове был недостаток, не отражали они глубину тех чувств, которые он хотел бы выразить словом. При одном упоминании о ней, накатывал холод и слепая ярость. Он не понимал, как можно так ненавидеть одного человека, но ненавидел. Хотелось хоть раз заглянуть в лицо этой твари, которую видел только в чулке со сплющенным носом и безумными глазами.
