Всемирный следопыт, 1926 № 07 - страница 53

Никон бросил ружье, встал на ноги, схватил пешню и вынул из-за пояса топор. Из разинутого рта медведя несло паром. Маленькие глаза зрачками ввинчивались в зрачки и готовы были вспыхнуть. Рев сплетался с лаем Бурки и будил трескучие отклики. Никон сильнее вдавил в снег лыжи, готовясь выпрыгнуть из них, и резко кричал:

— Бурка. Аля. Аля.

Бурка взметнулась и зубами схватила медведя за зад. Он рявкнул и полуобернулся. Одним глазом глядел на Бурку, другим на корягу и Никона. Надо было кинуться на него, загородить в грудь пешню и секнуть топором.

Но голос предостерегал: «Не равно место: скувырнешься».

Медведь разворачивал снег, увязал в нем и колол глазами Бурку. Она лаяла и норовила подкатиться сзади… Он проваливался, поворачивался, освирепев, мотнул головою и кинулся на нее… Махал лапами и неуклюже тыкался мордой…

«Лови, лови», усмехнулся Никон. А когда медведь и Бурка скрылись за елками, ринулся с сугроба и — хрясь — налетел на пень. Лыжа сломалась и краем, державшимся на меху, ушла в снег.

«Эк, язвина»… Пригнулся и, вкрадчиво двигая лыжами, заспешил к санкам. Отрубил веревку, захватил в петлю край сломавшейся лыжи и, не выпуская из слуха лая и рева, побежал.

На тропке, что вела на реку, заложил в рот пальцы и свистнул. Бурка догнала его в березнике…

— Сыщется, не уйде, — ласково и виновато сказал ей Никон.

Этот отрывок взят из сборника рассказов Н. Ляшко «Никон из заимки». Изд. «Земля и фабрика». Цена 1 р. 45 коп.

Стр. 180. Цена 50 коп. Контрабандист, грузчик, механик, фотограф, маляр, неудачник и гениальный рассказчик — таков автор, введенный в литературу Ром. Ролланом. Разноплеменный, разноязыкий и яркий Ближний Восток, пестрота социальных его укладов, не знающая сомнений страстность характеров и благородная, ленивая мудрость рассказчика, идущего мимо людей и дел, — вот то, что приковывает внимание читателя к этой свежей и странной, волнующей книге.

Пахнуло теплом. Ручьи талой воды просачивались под снегом и начинали свой звонкий говор. Тонкие струи их заблестели на солнце и, падая сверху, с камня на камень, разбивались в мелкие, радугой блестевшие брызги.

Прилетевшие чайки облепили весь берег и вдруг разразились резкими криками…

Казалось, уже не было места для них на скатах гранитных варак[7], а, между тем, новые стаи все прибывали и прибывали. Они, словно белые тучи, со всех сторон устремлялись к Мурманскому побережью. Еще минута, — и у скалистых варак над океаном поднялась невообразимая суматоха. Прибывшие белокрылые путешественницы, устав от долгого пути, буквально опадали на уже сидевших на выступах скал, опрокидывали их и занимали освобожденное место, а вспорхнувшие снова метались во все стороны, словно обрывками белой океанской пены.

Вторя этому зычному крику, откуда-то со стороны доносился глухой шум снеговых обвалов; здесь и там из-под снега выдавались острые углы гранитных выступов; оттаявший ягель[8] ложился по их склонам палевыми пятнами.

Вешний ветер успел уже разметать ледяные пловучие острова. Недавно они еще загромождали океан, и вот уже понеслись отдельными глыбами в беспредельный простор Ледовитого океана. Между ними вдруг показались черные спины китов, выбрасывавших вверх из своих дыхал целые струи белой пены, и замаячили неподалеку от берега, занесенные не весть откуда обломки китобойных шхун…

Буйный вихрь наделал много бед. Расходившийся бурун перебил много крупной рыбы. Не раз волна бросала на камни жирных пятипудовых палтусов[9] мгновенно расплющивая их силой удара в лепешку, взвивала кверху гибкую, юркую сайду, а подчас убивала, кинув на коргу, и океанского колосса-кита. Только прожорливые полярные акулы, казалось, пренебрегали буруном, целыми стадами играя в клокочущем хаосе белой пены.

Уже тянуло с океана свежим запахом водорослей. Со дна всплыла на поверхность мелкая рыбешка, сверкнула сельдь и мойва, и налетевшие чайки тотчас же принялись за охоту, бойко выхватывая из волн серебристую рыбешку. Тут же среди белоснежных чаек закружились серые поморники. Пользуясь своей силой, они вдруг кидались на схвативших рыбешку чаек. Последние в страхе выбрасывали добычу из клюва, а поморники тотчас же подхватывали ее и, отлетев в сторону, с'едали.