Всемирная Выставка - страница 121
Позже пошел дождь; помню, как в черной ночи вспыхивали фейерверки, освещая его струи, — будто земля вела сражение с небом.
То, что я выиграл почетное упоминание на конкурсе сочинений, возвело меня на несколько дней в ранг школьной знаменитости. Противная Диана Блумберг, которую мне предстояло еще победить на контрольной по правописанию, поглядывала на меня теперь более уважительно. Директор, мистер Тейтельбаум, заметив меня в коридоре, подошел и пожал руку.
— Молодец, показал им, каких учеников мы в нашей школе готовим, — на случай, как бы я не посчитал победу своей собственной, разъяснил он.
Возможно, как раз это чувство победы и заставляло меня то и дело возвращаться мыслями к Всемирной выставке: я продолжал упиваться своим достижением, лелеял в себе тайное восхищение собой — вот, мол, какой я парень-то, оказывается: смело взялся за дело и сделал его; а может, просто волновали память чистые, подкрашенные аллеи — красные, желтые и голубые, — клумбы с цветами и белизна будущего, которое в моем сознании одновременно и перисферически ширилось, и вонзалось в небо иглой. Однажды в октябре я решил сделать свою собственную капсулу времени. Эта идея, помнится, пришла мне в голову, когда я дома вдруг наткнулся на кар тонную трубу от пневмопочты, принесенную когда-то отцом. Изнутри и снаружи я обклеил трубу серебряными бумажками, которые долго копил, собирая сигаретные пачки и обертки от жевательной резинки. Мой приятель Арнольд прознал, что у меня на уме, и включился в работу. И вот настал день, когда после школы он отправился за мной в парк «Клермонт», где я наметил место захоронения.
Зайдя в парк довольно далеко, мы остановились у небольшого куста. Земля здесь была мягкой — копай себе и копай без помех и препятствий. Когда-то в этом уголке парка играли мы с Мег. Арнольд помог вырыть яму. Глубину мерили самой трубой, пока она не ушла туда вся и ничего уже не торчало.
Я торжественно продемонстрировал Арнольду предметы, которые должны были в будущем свидетельствовать о моем житье-бытье: значок юного шифровальщика (специальный циферблат со стрелкой в форме пистолета). Собственноручно мною написанная биография Франклина Делано Рузвельта, за которую я получил высшую оценку — 100 баллов. Ее пришлось скрутить, как сигару. Мою губную гармошку «М. Хонер и K°» в фирменном футляре (гармошка была вообще-то Дональда, но он мне ее отдал, когда раздобыл себе другую, побольше). Две игрушечные межпланетные ракеты, свинцовые, с облупившейся краской — чтобы показать, как я предвидел будущее. Книжку «Самоучитель по чревовещанию» — не потому, что я уже научился, а потому, что надоело. И наконец, поборов смущение, показал Арнольду мамин порванный шелковый чулок, который она выбросила, а я подобрал в качестве образчика бывших у нас в употреблении тканей, хотя, по правде говоря, я уже был наслышан о том, что теперь шелковые чулки у женщин не в ходу — в пику японцам все носили либо простые, либо из нового химического материала под названием «нейлон».
Арнольд тоже кое-что принес и попросил разрешения заложить в трубу.
— Вот, — сказал он, — это мои старые очки. Оправа немножко треснула, зато, если они поглядят через линзы, сразу поймут, какой у нас был уровень техники.
Я сказал: ладно. Когда-то давно Арнольд показывал мне, как он умеет этими очками поджечь костер из сухих веток. Он опустил очки в трубу, я закрыл ее крышкой и сунул в яму.
Затем я снова вынул трубу, открыл крышку и вынул руководство по чревовещанию. Жалко все-таки — хорошая книжка, зачем ее зарывать в землю.
И снова я опустил трубу в яму. Убедившись, что нас никто не видит, мы забросали яму землей, встали и хорошенько утрамбовали землю ногами. Оба были преисполнены ощущения важности совершаемого. Сверху для маскировки накидали листьев и сухой земли.
Помню погоду в тот день: холодно, по небу торопливо несутся тучи, ветер рвет и мечет. Дунет — и полетели опавшие листья, заскрипели деревья в парке. Домой предстояло идти против ветра. Я сунул руки в карманы, ссутулился — и вперед. По дороге практиковался в чревовещании. Шел, слушал, что получается, а от ветра горели щеки и глаза застилала влажная пелена.
