Разные сны снятся людям по ночам. Человек их не выбирает. Сны приходят сами, хорошие и плохие.
В первую же свою ночь в Луганске, на домашней постели, под сбивчивый стук ходиков, Сергей увидел первый после несчастья сон.
Он шел по штреку на свой участок и нес на руках перед собой тяжелый кусок антрацита. Уголь больно резал ладони, под ногами хлюпала липкая грязь. Сергей то и дело натыкался на разбросанные по выработке вагонетки, падал, поднимался, снова шел и опять падал. Из гулкой темноты штрека доносились голоса:
— Скорей, Петров, скорей! Полгода ждем тебя! Неси сюда уголь, ты же срываешь план всей шахты!
Сергей порывается бежать, но снова падает, наталкиваясь в темноте на что-то жесткое.
"Я же не посчитал, сколько до них шагов. Надо обо что-то опереться", решает он, сбрасывая с себя промокший больничный халат.
Откуда-то появился Егорыч. Лицо его было мокрым от слез, и он шептал: "Так и не встретились мы с тобой, Сережка… Ты приходи ко мне, я жду. А кричать так по чужому человеку не надо… Ты же мужчина! Семьдесят шагов эго не расстояние…"
— Его же там изуродовали! — захохотал кто-то из шахтеров. — Какой из него теперь горняк!
Сергей мучительно пытается вспомнить что-то очень важное, но это ему не удается.
"Я не такой, как все. Чего же у меня нет?" — думает он.
Из-за перевернутой вагонетки вышел Крамаренко, секретарь райкома комсомола.
— Я лишаю тебя звания — комсомолец! Ты сорвал озеленение поселка. Кричал о создании комсомольско-молодежной бригады, а где ты был, когда ее создавали? То, что ты спас людей третьей восточной, еще ни о чем не говорит! Каждый бы поступил на твоем месте так же!
— Он к нам вернется. У него нет ни кола ни двора! — выкрикнул Гончаров.
— Он хоть и такой, а человек все же… — слабо доносится из темноты.
— Отобрать комсомольский билет! — командует секретарь.
— По морде ему! — хохочет Мамедов.
— Билет! — повторяет Крамаренко.
— Не подходите, убью! — взрывается в крике Сергей и просыпается.
Темная осенняя ночь окутывает его тишиной.
Тик-так, тик-так… — разрывают безмолвие стенные часы.
Трр-трр… — совсем как деревенский сверчок свистит электрический счетчик.
"Где я?" — пытается определить Сергей и съеживается, вспомнив сразу весь прошедший день и то, что месяцами предшествовало ему. "Уснуть скорее!" — приказывает он сам себе и вспоминает только что виденный сон. Спать расхотелось. Перед его глазами проплывает шахтный террикон, виденный им днем из окна вагона, он застилается дымкой, тает на глазах, и вот уже вместо него шумит, смеется прокуренная нарядная, деловито переговариваясь, идут к гудящему стволу облаченные в шахтерскую робу ребята, звенит хохочущим звоном околоствольный двор, свистит по штреку упругая струя воздуха, шуршит по транспортеру уголь и, весело поблескивая, падает в вагонетки…
И запахла сентябрьская ночь углем, закружила голову сладкой затяжкой табачного дыма после смены, защекотала сердце стремительным падением клети на пятисотметровую глубину, загоготала басистыми голосами друзей. И вдруг пропало все. "Ру-ки…" — тягостно тикали сиротливым стуком хо" дики. И поплыл террикон мимо вагонного окна, и разрывается грудь неуемной болью.
Сергей чуть ли не физически ощутил, как некая сила безжалостно рвала из его памяти все то, что было дорого ему, грубой, беспощадной рукой возводила в живом сердце непреодолимую стену, отгораживая ею все, что было тогда, от того, что стало теперь.
Сергей искал и не находил средство, способное унять боль или хоть чуточку притупить ее. Чужая, неласковая ночь смутьянкой лезла в душу, сгущала и без того темные краски. "Как жить?" — возникал один и тот же вопрос.
Рядом, склонив голову к плечу Сергея, спала Таня. "Нелегкие сны и в твоей голове, Танечка", — подумал Сергей.
Он вспомнил, как шли они днем по двору, где проходило когда-то детство Тани. Вокруг стояли любопытные соседи, таращили глаза, некоторые плакали. А они шли рядом: Сергеи с низко опущенной головой, словно он был виноват в чем-то перед этими людьми, а Таня с гордо поднятым вверх лицом улыбалась и весело повторяла:
