– Так уж и тысяч! С чего вы взяли?
– Хотя бы с того, что к «мерцаниям» мы приблизились во времени, на предельной высоте они иной раз затягиваются на десятки секунд, но не в пространстве. Их угловые размеры почти такие, как и при наблюдении с крыши. Это значит, что закон убывания кванта h сохраняется далеко в глубь Шара.
– Ага… это весомо. И в телескоп ничего не углядели сквозь Шар – ни сети, ни облака?
– Ничего.
– Так, может, Борис Борисович Мендельзон прав: внутри что-то есть?
– Если есть, то оно удовлетворяет противоречивым условиям: с одной стороны, не пропускает сквозь себя лучи света и радиоволны, а с другой – не отражает и не рассеивает их. Ни тела, ни туман, ни газы так себя не ведут.
– Справедливо. Ну, а «мерцания» эти – что они, по-вашему?
– Они бывают ближе, бывают дальше. Те, что ближе, существуют дольше, дальние мелькают быстрее. В бинокль видны некоторые подробности. Но и эти подробности – тоже мерцания, искорки…
– А как это вы различили, какие ближе, какие дальше? – придирчиво склонил голову Пец.
– По яркости и угловым размерам.
– Так ведь они неодинаковые все!.. Впрочем, можно статистически усреднить, верно, для оценок годится. Но что же они?… Слушайте, может, это какая-то ионизация? В высотах разреженный воздух, а он, как известно, легко ионизируется, если есть электрическое поле, а?
– Я думал над этим. Валерьян Вениаминович. По части ионизации атмосферы я еще более умный, чем вы, это моя специальность. Не так выглядят свечения от ионизации в атмосфере. Там полыхало бы что-то вроде полярных сияний, а не светлячки-вибрионы.
– Так то в обычной атмосфере, а у нас НПВ – все не так!
– Ну, можно подпустить насчет ионизации, – согласился Корнев.
– Подпустить… – с отвращением повторил Пец. – Вот видите, как вы… Может, все-таки снимем доклад? Не созрел он, чувствую. Что подостовернее, включим в ваш – как наблюдательные феномены, без академического округления. А?
– Ну, Валерьян Вениаминович, вы меня удивляете. – Корнев даже раскинул руки. – Меня шпыняете за легкомыслие, а сами… Неужели непонятно, что дать эти загадки и факты просто как феномены, без истолкования в свете вашей теории НПВ – значит, упустить теоретическую инициативу! Или вы полагаете, что если мы воздержимся от комментариев, то и другие последуют нашему благородному примеру, будут помалкивать до выяснения истины? Как не так, не та нынче наука пошла. И те, которые истолкуют, какую бы чушь они не несли, будут ходить в умных, в знающих – а мы в унылых практиках, которых надо просвещать и опекать… Вот, – он подошел к столу директора, взял там текст аннотированной программы конференции, вернулся к дивану, – смотрите: на первом пленарном сразу после вас выступает академик Абрамеев из Института философии с докладом «Общефилософские и гносеологические аспекты исследования неоднородного пространства-времени». Сей старец послезавтра впервые окажется в Шаре, с НПВ он знаком по вашим же работам да по газетам; у нас любой монтажник имеет более ясный философский взгляд на это дело. Но доклад-то – его! А звание – академик. А философия, как известно, руководительница наук. И что выходит?
– Ага, – сказал Пец, – действительно. В таком аспекте я не рассматривал.
– Вот видите. – воодушевился Корнев. – И вообще вы для своего возраста и положения удивительно неделовой человек. Не пускаете в Шар корреспондентов. Шуганули тех деятелей катаганской литературы и искусств – зачем, спрашивается? Разве мы не нашли бы им несколько комнат повыше? Пусть бы себе творили, а заодно присматривались к нашим делам. Уверен, что у многих они вытеснили бы их прежние замыслы… Ведь это паблисити! А без паблисити, как известно, нет просперити.
– А надо?
– Что – надо?
– Да просперити это самое.
– Ну вот, пожалуйста! – Александр Иванович снова развел руками: толкуй, мол, с ним, – и отошел.
– В детстве и юности, – задумчиво молвил Пец, – мне немало крови попортила моя фамилия, которая, как вы могли заметить, ассоциируется с популярным в южных городах еврейским ругательством…
– А, в самом деле! – оживился Корнев. – То-то она мне сразу показалась какой-то знакомой.
