Напоследок он поорудовал рукоятками полей «линзы». На предельном увеличении планета имела размеры Луны; дальше начинались дрожания и искажения.
Буров записал положения рукояток. Включил свой старенький свето-звуковой преобразователь: от планеты пошли шумы. Поднялся из кресла, лег на матрас в углу. Оттуда планета смотрелась неудобно; вернулся к пульту, подправил положение кабины рулевой колонкой. Снова улегся на матрас, закинул руки за голову, а правую ногу на согнутую в колене левую. Вот теперь было хорошо: он в комфортных условиях смотрел и слушал уникальную «передачу». Самоутверждался.
…И посылаемое сюда планетой излучение было большей частью не обычным светом, а смещенными инфракрасными волнами: и в динамиках звучал не шум бурь, обвалов и иных происходящих на планете процессов, а преобразованный фотоэлементами тот же «свет-несвет» из разных участков планетного диска. Тем не менее шла прямая трансляция Жизни планеты – в четких картинах, в цвете и стерео звучании. Сто раз в секунду выхватывался суточный кадр из каждого годового оборота планеты; отметались кратковременные случайные, события в атмосфере и на тверди, выделялось устойчиво повторяющееся из года в год.
Кадр-год, кадр-год – и ревела, грохотала, рычала формирующаяся планета. Кадр-год, кадр-год – все отчетливее вырисовывается рельеф за раскаленно-дымной оболочкой: пятна с рваными краями, овражные трещины. Там, где они уходят за терминатор, заметен в ночи бьющий из них огонь. Твердь зыбка и тонка.
Кадр-год, кадр-год… В считанные минуты (то есть за немногие миллионы лет) потемнела ночная сторона, не раскалывают ее огневые расселины. Мерцает еще там сыпь малиновых, алых, желтых пятнышек и точек – но и они редеют, гаснут (так сгорает соринка на раскаленной плите). Кадр-год, кадр-год… обездымливается, яснеет атмосфера, отчетливо вырисовываются под ней ломаные контуры пятен и грубых теневых провалов. Светлое большое пятно напоминает льдину; другое выгибается по низу полушария Африкой, край его уходит за горизонт. Неспокойны пятна, возникает на них рябь всплесков, пузырьков на пределе различения (то есть размерами порядка десятков километров). Но год от года мелчает и сникает эта рябь. Неспокойна и атмосфера, горячая муть ее искривляет рельеф на боках планеты; закручиваются на многие века-секунды пылевые вихри…
Буров смежил уставшие глаза, с минуту слушал только шум в динамиках. Он стихал – перешел в шорох. Что такое? Виктор Федорович открыл глаза… и понял, что надо подниматься, что-то делать.
Планета успокоилась: окончательно прояснилась атмосфера, контуры и расцветки выступов и плато, равно как и теневые провалы впадин, застыли, не менялись более за века-секунды.
Он вернулся в пилотское кресло. Шевелением ручки боковых сдвигов поворотил планету над куполом другой стороной: там тоже был установившийся рельеф выступов, плато и низин. Затем взялся за переключатель, который до сих пор не трогал; над клювиком его на панели шли по дуге числа «1:1–1:10 – 1:100». Его Буров предусмотрел в своей схеме только потому, что такой наличествует в осциллографе: уменьшать или увеличивать в десять и сто раз усиления по вертикали и горизонтали; а вот и пригодился.
Он повернул черный клювик от «1:1» к «1:10». Теперь импульс поля выносил кабину к планете один раз на десять оборотов её вокруг светила: пауза, откат к еще меньшим темпам времени, неощутимо съедала и такой интервал. Пошел режим «кадр-десятилетие».
…И планета ожила. Твердь ее еще не твердь, она дышит, волнуется, ходит ходуном. Вспучиваются, вырастают из темных впадин свищи-вулканы – и опадают. Налезают друг на друга материковые плиты, вздыбливаются горными хребтами. Те еще не нашли своего места, ползут по материкам каменными ящерицами, перебирают лапами-отрогами. Морщат лик планеты ветвистые провалы-ущелья.
Вот за немногие тысячелетия-секунды полушарие покрывала, распространяясь от экваториальных широт, серая дымка. Очертания суши расплылись, темные впадины сглаживались, наполнялись ровно. «Ага, – понял Буров, – планета охладилась, влага сконденсировалась в тучи – и тысячелетние дожди там сейчас наполняют моря!»
