— Алло?
— Это Карл Веспа.
— Здравствуйте.
— Я хочу извиниться за вчерашнее. Не надо было подсовывать тебе Джимми Экса без предупреждения.
Грейс поколебалась, не рассказать ли ему о вчерашнем визите рокера, но, вспомнив о Бородатом Пушке, она решила отложить это.
— Я знаю, тебе все равно, но Уэйда Ларю, судя по всему, собираются выпустить.
— Может, это и правильно, — сказала Грейс.
— Может быть, — отозвался Веспа без тени согласия. — Тебе точно не нужна защита?
— Точно.
— Если передумаешь…
— То позвоню.
Возникла забавная пауза.
— Что-нибудь слышно о твоем муже?
— Нет.
— У него есть сестра?
Грейс переложила телефон в другую руку:
— Да. А при чем здесь она?
— Я тебе потом расскажу.
Веспа повесил трубку. Грейс уставилась на свой сотовый. Что происходит, черт побери? Она покачала головой. Перезванивать бесполезно. Нужно переключиться на что-то другое.
Подхватив сумку, она быстро похромала к «Фотомату». Нога болела, каждый шаг давался с трудом, словно кто-то схватил ее за щиколотку. Но она упрямо шла вперед и ощутила крайнюю досаду, когда всего за три магазинчика до фотоателье незнакомый мужчина в деловом костюме заступил ей дорогу:
— Миссис Лоусон?
При взгляде на незнакомца Грейс стало немного смешно — его каштаново-рыжеватые волосы были одного цвета с костюмом, словно сделанные из того же материала.
— Что-то хотели? — бросила она.
Мужчина полез в карман, извлек оттуда фотографию и вытянул руку так, чтобы Грейс могла разглядеть снимок.
— Вы рассылаете это по Сети?
Это был увеличенный фрагмент ее таинственной фотографии — с двумя девушками, блондинкой и рыжей.
— Вы кто?
— Скотт Дункан, — представился мужчина. — Я работаю в федеральной прокуратуре. А это, — он ткнул пальцем в блондинку с перечеркнутым лицом, не сводившую влюбленных глаз с оставшегося за кадром Джека, — моя сестра.
Перлмуттер сообщил Лоррейн Конвелл печальную новость со всей мягкостью, на которую был способен.
Он много раз приносил людям плохие новости, обычно после аварий на Четвертом шоссе или на Гарден-стейт. Услышав о гибели мужа, Лоррейн Конвелл разрыдалась, но на смену слезам через некоторое время приходит онемение чувств, и теперь вдова сидела с сухими глазами.
Стадии горя. Говорят, что первая — отрицание очевидного, неверие в случившееся. Это не так. Первая как раз наоборот — полное принятие. Вы узнаете ужасную новость и полностью осознаете услышанное. Вы понимаете, что близкий вам человек — супруг, партнер, кто-то из родителей, ребенок — никогда не придет домой, он ушел навсегда, его жизнь оборвалась, вы никогда не увидите его живым. Вы понимаете это мгновенно. Ноги становятся ватными, сердце останавливается.
Это первая стадия — не только принятие, не только понимание произошедшего, но вся правда целиком. Человеческий организм не выдерживает подобных ударов, поэтому осознание сразу сменяется отрицанием. Неверие затопляет сознание, врачуя раны или по крайней мере затягивая их, но до того каждый — к счастью, недолго — переживает подлинную первую стадию горя, когда, услышав новость, на миг заглядываешь в бездну и до глубины души, всем существом проникаешься ужасом случившегося.
Лоррейн Конвелл сидела очень прямо. Ее губы дрожали, но глаза были сухи. Она казалась такой маленькой и одинокой, что Перлмуттер с трудом сдержал порыв обнять ее и прижать к себе.
— Мы с Рокки, — выговорила она, — решили снова съехаться.
Перлмуттер кивнул, показывая, что внимательно слушает.
— Это моя вина. Я заставила Рокки уйти. Не надо мне было… — Она посмотрела на Перлмуттера глазами цвета фиалки. — Когда мы познакомились, он был другим, знаете? Мечтал, строил планы. Был уверен в себе. А когда больше не смог играть в профессиональной команде, это выело его изнутри, как кислота. Он не смог с этим жить.
Перлмуттер снова кивнул. Он искренне хотел помочь Лоррейн, посидеть с ней, но у него действительно не было времени выслушивать историю ее жизни. Нужно было поговорить по существу и ехать по делам.
— А кто мог желать Рокки зла? Были у него враги, недоброжелатели?
Лоррейн покачала головой:
— Нет. Ни одного.
— Но он сидел в тюрьме.
