Поздней промозглой осенью 1920 года нагрянули новые беды. Беспечная благоухающая Ялта выглядела растерянной и брошенной. Белая гвардия генерала Врангеля, не ожидавшая, что войска красного командарма Фрунзе прорвут оборону Перекопского перешейка, панически отступала. Со дня на день весь Крым, включая Южный берег, должен был сдаться на немилость победителя.
От ялтинского причала уходили в море и в неизвестность пароходы, до отказа набитые солдатами и офицерами — от добровольцев до кавалергардов. Готовилось отчалить последнее судно. Несколько офицеров еще топтались на берегу. Тоскливым воем несся над городом прощальный гудок.
В эти минуты дверь к Потоловским распахнулась, и в комнату ворвался Анатолий, средний сын Александра Платоновича, врангелевский офицер. Задыхаясь от бега, он бросил на пол прихваченную по дороге тяжеленную штуку сукна и прокричал: «Вот! Вам это пригодится! Мы еще увидимся! Прощайте!» Обнял мать, отца, сестер и стремительно выскочил из дому. С причала доносился второй протяжный гудок. С Лидой Березовской, своей давней симпатией, Толя проститься не успел.
Анатолий Потоловский никоим образом не мог предположить, что снова окажется на родине лишь через тридцать лет, а с семьей увидится и того позже. Потому как до Москвы пришлось добираться предолгим кружным путем, через Сибирь, где ему было велено задержаться лет на десять. Впервые увидев в 60-е годы в Москве взрослую дочь Лиды, старик Анатолий Александрович задумчиво заметил: «Косы-то как у Лидочки…»
Старший сын Потоловских Борис затерялся где-то на чужбине, не рискнув, подобно Анатолию, вернуться на родину.
Впрочем, земля родная осталась, по сути, той же российской империей, тем же огромным лоскутным одеялом, лишь перелицованным и прошитым штыками. Только вот вывернутая наизнанку жизнь многих людей стала совсем иной.
Новоявленным ялтинским жителям бежать было не на чем и некуда. Проводы прошлого кончились, предстояла встреча с грядущим и с новой властью. Вместе с тачанками Гражданской войны подкатывал и ее всегдашний спутник — голод.
В 20-е годы жестокая голодуха накрыла всю Украину, Поволжье и, конечно, Крым.
К концу 20-го года Ялта оказалась в полной блокаде. Прекратился подвоз продовольствия и с моря, и с суши. Красные отряды растекались по всему Крыму, подступали к Южному берегу. По улицам Ялты черными тенями бродили спускавшиеся с гор иссохшие от голода татары. Над городом стлался дым и разливался смрад — иные удачливые рыбаки коптили дельфинье мясо и топили дельфиний жир.
Поредевшие семьи Березовских и Потоловских в самую тяжелую пору сумели выменять на оставшийся скарб мешок орехов и грызли их вперемешку с сухарями. Лева и Наташа бегали с удочками на реку Учан-Су ловить рыбешку, а Лида с Милушей ходили на гору, в лесопарк Эрлангера, за хворостом для «буржуйки».
Темными ноябрьскими вечерами Лида при свете чадящей коптилки плела веревочные туфли на продажу и слагала бесхитростные вирши о ялтинском житье-бытье.
Ветхая тоненькая тетрадь, нечто вроде бухгалтерской книжицы, лежит передо мной. На каждом листке вниз от названия фирмы «Торговый дом — Алексей Колесников» тянутся выцветшие колонки каких-то цифр. На обратной стороне первой из ее хрупких желтых страниц красуется заглавие рукописного опуса: «Лидины Про-Из-Ведения». Далее следуют незатейливые строфы юной неунывающей души. Чернила поблекли, но в ироничных строчках читается радость молодой жизни и желание мечтать наперекор ударам судьбы.
Вот, например, из «поэмы», названной «Головорезы»:
Греясь у горячей печки,
Сидят, воркуя, детки
И говорят о колбасе,
Свинине, пироге,
О том, как будут жить
Они в Москве…
Младшим Потоловским посвящен и другой стишок, завершающийся просто и весело:
Лева и Наташа —
славные ребята,
Но порой бывают
Словно бесенята!
Есть и советы очередному Марусиному поклоннику в стишке «На Марусю и Пупсу». Пупсой был прозван маленький толстый полковник, влюбленный в Марусю и звавший ее уехать с ним в Англию, где у него имелся давний банковский счет. Но старшая сестра его отвергла, а младшая ему посоветовала:
К нашей Мери не тянитесь,
