Вероятно, подобное соображение пришло и в голову конвоиру, так как он начал поторапливать отставшие сотни. Я незаметно поднял с дороги увесистый булыжник и передал его Василию.
— Зачем? — удивился Вязанкин.
— Держи! — задыхаясь прошептал я. — Отстаем! Следи за мной!
Замедляя шаг, мы трое постепенно очутились в самом хвосте колонны. Я следил за конвоиром. Заметив, что мы оторвались от последнего ряда, он зло и беспокойно закричал:
— Вперед! Колонна! — и потянул висевший на шее автомат.
— Надо догонять колонну, — прошептал Виктор, — или сейчас же бросаться в пшеницу.
— Подожди, — ответил я и нагнулся, делая вид, что завязываю шнурки.
Конвоир замедлил шаг, потом быстро подскочил и ударил меня ногой. Потеряв равновесие, я растянулся поперек дороги. Падая, уловил какой-то глухой звук, и тут же прозвучал тревожно-радостный голос Вязанкина:
— Серафим, тикаем!
Я вскочил. Конвоир, широко раскинув руки, лежал на шоссе. Из виска его сочилась кровь. Василий, сжимая в руке булыжник, стоял рядом и с недоумением смотрел на убитого.
— Скорее! Бежим! — крикнул Клементьев и с силой дернул Вязанкина за рукав.
Нас точно ветром сдуло с дороги. На ходу побросали шинели, котелки, противогазовые сумки с запасом хлеба.
Миновали лесозащитную полосу, выскочили к массиву пшеницы. У кромки ее тянулась проселочная дорога. Мы остановились, чтобы оглядеться.
— Смотрите, деревня, — Виктор указал рукой в сторону от дороги. — Нажмем, братцы!
— Погоди! — остановил я Клементьева. — В деревне могут быть немцы или полицаи. Надо узнать. Давай сделаем так. Ты отправишься на разведку, а мы с Василием подождем вон у той клуни.
Виктор согласился, и мы разошлись.
Клуня, одиноко стоявшая в поле, была со всех сторон завалена прошлогодней соломой. Рядом с сараем обнаружили колодец. Шея «журавля» почти отвесно втыкалась в белесоватое от жары небо. С тонкого конца ее в колодец ниспадала веревка.
Через минуту на срубе стояло полное ведро воды. От него приятно веяло холодком. Мы долго пили, потом по очереди окунули головы.
— Бла-аженство! — Василий ладонью зачерпнул воду и плеснул мне в лицо.
Я ответил тем же. Одурев от свободы, солнца, воды, мы забыли обо всем на свете.
Приблизительно через час вернулся Виктор. Он принес кринку молока и буханку хлеба. Напившись воды и ополоснув лицо, Клементьев рассказал о том, что видел и узнал.
Село называлось Еленовка. От него километров двадцать до Николаева и семь до шоссе. Немцы в Еленовку не заходили, староста и полицай уехали в Херсон.
— Пока я сидел в хате и расспрашивал хозяйку, — говорил Виктор, — по улице прошло человек пятнадцать наших пленных. Вероятно, они воспользовались заварухой, которую мы учинили. Но куда они скроются в красноармейской форме?
— Что-нибудь из гражданской одежды раздобудут в селе, — предположил Василий.
— В общем, положение осложнилось, — заметил я. — Видимо, те сбежавшие — не последние. Будет погоня. Надо уходить.
Товарищи согласились со мной. Мы быстро поели, оставили про запас половину буханки и тронулись в путь. Но только вышли из-за клуни — увидели нескольких пленных. Они приближались со стороны шоссе.
— Сколько же народу вырвалось? — спросил Виктор.
— А черт его батьку знает! — ответил за всех молодой парень-украинец.
— Мы уже под пулями бежали, — произнес другой лагерник с черными отвислыми усами.
— Под пулями?
— Балакают, кто-то пришиб насмерть румынского конвоира. А на труп наткнулся гитлеровский офицер. Ехал он из Херсона. Конечно, сразу шум. Мы тем временем уже напились и выстраивались на шоссе. А потом я уж и не знаю, что случилось. Только выхватил тот фриц пистолет и давай палить. Люди, как горох, посыпались с дороги. Вслед затрещали автоматы. Вот и все.
