— Ну а что? — удивился Марк. — Я и не знал, что мир настолько интересен. Меня это просто забавляет.
— А тебя не забавляет, что он к тому же и опасен?
— Это ни делает его менее интересным, — проворчал тот и первым полез на стремянку.
За ним последовали и Маша и Оля.
Фонарщик медлил. На протяжении последней недели сомнения освещали его дорогу, поэтому юноши приходилось продвигаться на ощупь.
— Почему вы нам помогаете? — подозрительно покосившись на длинноносого лекаря, спросил Нэльс. — Почему допустили нас до этой комнаты? Не каждый, кто снимает у вас номер, появляется здесь, верно?
Лукаво сверкнули голубые глаза Улимора Харвенкуса.
— Не каждый, — прошептал он. — Но вы особенные.
— Что вы задумали?
— Ах, юноша, вы слишком подозрительны. Хотя в вашем положении это и правильно.
— В каком нашем положении?
Господин Харвенкус подошел к фонарщику ближе.
— Тот, кто отравил вашу подругу, не упырь вовсе. Он приходит через двери, а в этой комнате их сотня. Шанс, что Он не найдет нужную увеличивается. Я не мог допустить этого монстра сюда.
Фонарщика передернуло.
Если Улимор Харвенкус узнал об Аштароте, так же ему могло быть известно, что красноволосая девушка является первым хранителем.
— Но как…
— Вас заждались друзья, поспешите. Я и сам беглец, поэтому мне нет смысла выдавать вашу тайну.
— Нэээльс, ты идешь? — Донеслось сверху.
Фонарщик бросил благодарный взгляд на длинноносого лекаря и поднялся по лестнице.
Наши друзья вышли из подъезда дома, напротив которого находится почтовое отделение номер тринадцать.
— Боже! — удивилась Ольга. — Разве это возможно? Были там, а уже тут…
— Ага, — согласился книгочей и заглянул обратно за дверь. — Эх-хэ, — выдохнул он. — Подъезд обычный.
Ольга сделала тоже самое, и убедилась, что за скрипучей железной дверью, находится обычный подъезд девятиэтажки. — А как нам теперь обратно вернуться?
— А обратно, нам теперь и не надо, — усмехнулась Маша. — Но если что, прокатишься на автобусе. Дорогу ведь знаешь.
— Только не туда! Это отвратительное место.
— Может, для разнообразия скажешь что-нибудь хорошее? — спросила Маша.
Ольга удивленно забубнила, предложение ее бывшей подруги неожиданно оскорбило ее.
Почтовое отделение, в котором работал Иван Иванович, находилось в переулке на краю дома номер четыре. Маша часто туда бегала за дедушкиными письмами и не реже, что бы просто поболтать с веселым почтальоном. Если в ее жизни возникали какие-либо трудности, жаловаться она, прежде всего, бежала на почту.
— Господи, в какой подворотне работает этот почтальон, — привычно для всех начала возмущаться Ольга. — Сколько ему за месяц писем приходит? Два?
— Не знаю, не спрашивала, — сердито ответила Маша. Хотя если честно она сама не раз удивлялась, что Ивану Ивановичу приходится работать в таком богом забытом месте.
Рядом с домом номер четыре всегда было много голубей. Будто мурлыканье кошки приветствовал прохожих гортанный клокот. Смелые и хорошо откормленные птицы гордо вышагивали по территории почтового отделения, изредка напуганные проезжавшими мимо машинами. Маша открыла дверь и вошла в знакомое с детства помещение. Как всегда над дверью брякнул позолоченный колокольчик. Внутри оказалось намного светлее и уютнее чем снаружи. Посередине располагалась крепкая деревянная стойка. Рядышком у стены два высоченных шкафа с многочисленными ячейками для писем и корреспонденции. Не забранные вовремя послания погребенные под скорбным слоем пыли, тоскливо глядели на вошедших ребят.
— Иван Иванович, это я! — прокричала Маша.
— Ох-ох, — послышалось откуда-то из комнаты. — Машенька ты?
— Ага!
— Ох, сейчас, дружочек, сейчас. Работы столько.
— Какой, интересно? Пыль с полок стирать, — прошептала Ольга, выглядывая в окно.
Мария пихнула блондинку локтем и подошла к стойке.
— Может вам помочь, Иван Иваныч?
— Ох, ох, — донеслось очередное кряхтение.
Из подсобного помещения вышел милый седовласый толстячок с растрепанными волосами и короткими густыми усами. На лбу восседали очки в толстенной роговой оправе.
— Здравствуй дружочек, здравствуй, — пропыхтел Иван Иванович, еле доковыляв до деревянной стойки. — За письмецом пришла? Сейчас, сейчас… — он тяжело нагнулся и, пошарив в какой-то полке, вытащил пыльное письмо. — Вот оно держи. Ровно неделю лежит.
