– А целуется? – Аленка хихикнула, Натка фыркнула:
– Вот еще! Стану я целоваться на первом свидании!
– Нет?
– Нет!
Наврала, конечно. Целовалась, и еще как. До потери пульса, до остановки дыхания. Почему? Да потому что так получилось. Сразу и навсегда. С первого взгляда и до последнего вздоха. Впрочем, как показала жизнь, со вздохом Натка, естественно, поспешила. Но когда тебе восемнадцать, любовь представляется величиной постоянной и бесконечной. Тем более первая, тем более взаимная, тем более такая, как у Натки: такая, какой у других не бывает. Другие слишком рассудительны, слишком правильны, слишком сложны. Считают, что любовь можно подвинуть и отложить. Твердят, что сначала образование, а потом уже чувства. Говорят, что любовь помешает. Как это? Натка не понимала. Любовь должна была помогать, двигать и стимулировать. Так и случилось. Жили трудно (как говорили родители): стипендия три копейки плюс случайные подработки – у Натки переводы, у Андрюши курсовые (делал макеты для старшекурсников, да так искусно, что заказывать курсовик у Михайлова вскоре стало престижно). Преподаватели, конечно, догадывались, но не пойман – не вор. А если этот невор еще и надежда всей будущей московской архитектуры, то почему бы ему и не попрактиковаться? В общем, на хлеб хватало. На масло подкидывали родители Андрея, а на одежду Натка тогда не обращала внимания. Джинсы есть, кроссовки имеются, пара футболочек красиво подчеркивает точеную талию. Что еще надо? На зиму старенькая цигейковая шубка, перекроенная из бабушкиной, а на лето резиновые вьетнамки с собственноручно пришитыми к перепонкам искусственными цветами. Жизнь научила ее не зацикливаться на материальном. Натке было шесть, когда появилась Аленка. С Аленкой появился и папа, но ненадолго. Как только у младшей сестренки обнаружился порок сердца, у папаши расцвел буйным цветом порок души, который и заставил его исчезнуть в неизвестном направлении без всяких объяснений. У мамы погрузиться в свое горе не было ни времени, ни возможности. Детей требовалось кормить, одевать, обувать, учить, а младшую еще и лечить. Задача не из легких и, разумеется, не из дешевых. Зарабатывала мама, правда, неплохо: врач-стоматолог, да еще и высшей квалификации, не мог пожаловаться на недостаток средств даже в Советском Союзе. Но двое детей, к тому же девочек, все-таки требуют приличных вложений. Поэтому работала мама на износ, пропадала в медицинском кабинете, где и в свободное время лепила протезы и сверлила пломбы для того, чтобы сводить Аленку к очередному светиле, а летом непременно свозить своих одуванчиков, за которыми весь год приглядывала бабушка, на юг. Личное счастье мама обрела уже после Наткиной свадьбы. Вышла за коллегу – бездетного вдовца, который окружил и ее, и Натку с Аленкой теплом и заботой. Человеком он был обеспеченным и не раз предлагал «помочь молодежи». Но Андрей гордо отказывался, а Натка шиковать не привыкла. Подумаешь, сапоги прохудились! Все это мелочи жизни. Главное, что они с любимым были вместе. Вместе засыпали, вместе просыпались, вместе шагали по жизни и мечтали о будущем: счастливом, удачном и благостном.
Будущее нарисовалось быстро в виде орущего свертка, страдающего то соплями, то поносом, то зубами, то просто плохим настроением.
– Сами дети! – сокрушалась Наткина мама, наотрез отказавшаяся сидеть с внучкой («Мне пока не сто лет, чтобы забыть о собственной жизни. С вами двумя нахлебалась выше крыши. Хватит. Пора и о себе вспомнить!»). – Чем думали? На кой рожали?
Натка на маму немного обиделась. Глупая, конечно, была. Когда самой сорок исполнилось, все поняла и простила. Ну не хотелось ей в сорок лет ни пеленок, ни какашек, ни сюсюканий. К тому же и не бабушкой она вовсе была, а мамой двенадцатилетней – маленькой еще – Аленки. В общем, не хотелось внуков, и все. А вот Натке ребенка в восемнадцать хотелось, и даже очень. Потому что от него – от любимого. И не страшно, что снимают комнату в коммуналке, и плевать, что с деньгами плохо. Главное, появилась дочурка. И теперь все будет легко, радостно и просто прекрасно.
