— Больше всего они любят именно ноги, — заметил Затворник. — Ну и руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.
Шестипалый вытянул перед собой руки — тонкие, бессильные, они выглядели довольно жалко.
— Когда–то они служили нам для полета, — сказал Затворник, — но потом все изменилось.
— А что такое полет?
— Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, — это то, что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у меня. Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.
Шестипалый с трудом подтащил два тяжеленных предмета к ногам Затворника.
— Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия.
Шестипалый сделал и это.
— А теперь поднимай и опускай руки вверх–вниз… Вот так.
Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что не мог сделать больше ни одного маха, как ни старался.
— Все, — сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.
— Теперь посмотри, как делаю я, — сказал Затворник и надел на каждую руку по пять гаек. Несколько минут он продержал руки разведенными в стороны и, казалось, совершенно не устал. — Ну как?
— Здорово, — выдохнул Шестипалый. — А почему ты держишь их неподвижно?
— С какого–то момента в этом упражнении появляется одна трудность. Потом ты поймешь, что я имею в виду, — ответил Затворник.
— А ты уверен, что так можно научиться летать?
— Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное занятие.
— А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?
— Как тебе сказать. Потому что, кроме этого, я знаю еще много других вещей, и одна из них вот какая — если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь, в чем разница?
Шестипалый промолчал.
— Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, — сказал Затворник. — А если ты ее потерял, ни в коем случае не позволяй себе догадаться об этом. И тогда что–то может измениться. Но всерьез надеяться на это ни в коем случае не надо.
Шестипалый почувствовал некоторое раздражение.
— Все это замечательно, — сказал он, — но что это значит реально?
— Реально для тебя это значит, что ты каждый день будешь заниматься с этими гайками, пока не будешь делать так же, как я.
— Неужели нет какого–нибудь другого занятия? — спросил Шестипалый.
— Есть, — ответил Затворник. — Можно готовиться к решительному этапу. Но этим тебе придется заняться одному.
6
— Слушай, Затворник, ты все знаешь — что такое любовь?
— Интересно, где ты услыхал это слово? — спросил Затворник.
— Да когда меня выгоняли из социума, кто–то спросил, люблю ли я что положено. Я сказал, что не знаю.
— Понятно. Я тебе вряд ли объясню. Это можно только на примере. Вот представь себе, что ты упал в воду и тонешь. Представил?
— Угу.
— А теперь представь, что ты на секунду высунул голову, увидел свет, глотнул воздуха и что–то коснулось твоих рук. И ты за это схватился и держишься. Так вот, если считать, что всю жизнь тонешь — а так это и есть, — то любовь — это то, что помогает тебе удерживать голову над водой.
— Это ты про любовь к тому, что положено?
— Не важно. Хотя, в общем, то, что положено, можно любить и под водой. Что угодно. Какая разница, за что хвататься, — лишь бы это выдержало. Хуже всего, если это кто–то другой, — он, видишь ли, всегда может отдернуть руку. А если сказать коротко, любовь — это то, из–за чего каждый находится там, где он находится. Исключая, пожалуй, мертвых… Хотя…
— По–моему, я никогда ничего не любил, — перебил Шестипалый.
— Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня, думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он считал, что издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется, что так оно и было. Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле этого смысла нет.
