В самые сумерки, когда совсем немного осталось до темноты, Медвежонок сказал Ёжику:
— А знаешь, почему мы больше всего любим сумерки?
— Я люблю солнце, — сказал Ёжик. — Я сумерки не люблю.
— Как же не любишь? А кто говорил: «Давай, Медвежонок, посумерничаем»?
— Я говорил. Но я люблю солнце.
— А зачем тогда говорил?
— Я очень люблю сидеть с тобой в сумерках, но солнце я люблю больше.
— А почему ты никогда не сказал: «Давай посидим на солнышке, Медвежонок!»?
— Потому что на солнышке мы с тобой не усидим. На солнышке мы обязательно что-нибудь придумаем.
— А в сумерках мы ничего и придумать не можем?
— В сумерках хорошо просто сидеть. Сидеть и догадываться, что ты сидишь рядом.
— Что ж тут догадываться, когда ты и так знаешь.
— Знаю. Но когда становится уже совсем темно, мне иногда кажется, что тебя нет, и тогда я д о г а д ы в а ю с ь.
— Я тоже догадываюсь, — сказал Медвежонок. — Но это когда уже совсем темно. Это когда уже надо зажечь свечу и ставить самовар.
— Ставить самовар, — задумавшись, повторил Ёжик.
— А ещё не надо?
— А ты уже есть хочешь?
— Я всегда есть хочу, — сказал Медвежонок. — А ты разве не всегда?
— Нет, — сказал Ёжик. — Я не люблю есть. Скучно.
— Есть скучно? Как это? Мне ещё ни разу не было скучно есть. Сколько ни ел — ни разу не было скучно.
— А мне скучно, — сказал Ёжик. — Сидишь, жуёшь…
— Это смотря что есть, — сказал Медвежонок. — Если, например, кашу… Но и то — смотря какая каша. Вот я ел тыквенную. Вкусно!
— А мне даже твой мёд скучно.
— Мёд? Ну уж! — Медвежонок в темноте заулыбался. — Мёд всегда весело есть, хоть в дождь, хоть в снег. Пусть ветер воет, а я ем и радуюсь.
— Как это?
— Всем нутром, — сказал Медвежонок. — Ты можешь радоваться всем нутром?
— Не пробовал.
— Вот когда я ем мёд, — сказал Медвежонок, — я радуюсь всем нутром. Вот всем-всем, что у меня есть внутри, — сижу и радуюсь.
— Я сейчас дам тебе мёда. — Ёжик зажёг свечу. — Посмотрим, как ты будешь радоваться.
— Полная миска! — обрадовался Медвежонок.
— Возьми ложку.
— Зачем? Я и так съем! — И зачавкал.
— Что-то не вижу, чтоб ты радовался.
— Я радуюсь. — Медвежонок вылизал миску. — У меня там, внутри, всё дрожит и улыбается.
— Вкусно?
— Очень! Я так нарадовался, что теперь весь вечер буду сидеть грустный.
— Чего же грустить?
— Как ты не понимаешь? — сказал Медвежонок. — Ведь мёда-то больше нет!
Они сидели в креслицах на Ёжикином крыльце; мигала свеча; высоко в небе загорались еле видные звёзды. Ёжик задумчиво глядел на Медвежонка, а Медвежонок внутренним взором видел всё своё радостное нутро и застенчиво улыбался.
— Опять ты пропал, — сказал Ёжик.
— Сам ты пропал. Дожди-то какие были!
— Ну и что? Взял бы зонтик да пришёл.
— А у тебя разве зонтика нет?
— А что я сказал, когда мы расставались?
— Что?
— Я сказал: «Приходи, Медвежонок, вечером чай пить».
— Вот взял бы зонтик да пришёл.
— Да я же тебя ждал чай пить!
— Разве у меня самовара нет?
— Послушай, Медвежонок, если кто-то говорит кому-то: «Приходи ко мне чай пить», значит этот кто-то сидит и ждёт.
— Правильно. Посидел, подождал, а нет — взял и сам пришёл. Я так и подумал: «Вот-вот Ёжик придёт». Самовар раздул; сижу жду, а тебя нет.
— Так это же ты должен был ко мне прийти!
— А если бы я заболел?
— Но ты же не заболел.
— Но если бы я пошёл к тебе под дождём, я бы обязательно заболел.
— Почему же бы ты о б я з а т е л ь н о заболел, если у тебя есть зонтик?
— А потому, что у меня вымокли бы лапы!
— А сапоги?
— Ха! Сапоги! — сказал Медвежонок. — Надевай, потом — иди, на крыльце снимай, потом — надевай снова! Ты же знаешь, как у меня сапоги надеваются?
— Как?
— С трудом!
— Надел бы галоши, — сказал Ёжик. — Галоши — раз! — и надел, раз! — и скинул.
— Ты же знаешь, что у меня нет галош.
— А ты бы представил себе, что сапоги — это галоши, тогда бы они легко снялись.
— Ты что говоришь?
— А что?
— Как же они могут легко сняться, если я их надеваю с т р у д о м?
— Ну ладно, надел бы ботинки.
— Что я — дед? Откуда у меня ботинки?
— Выходит, ты никак не мог ко мне прийти?
