– Ты можешь выйти? – спросил я, когда он поднимает глаза.
Очень не хочется лишних ушей при разговоре, а в палате еще двое.
– Конечно, – захлопывая учебник истории и поднимаясь, согласился Поликарп.
Неторопливо побрели в сторону курилки на лестнице. Отделение все же детское, и здесь помимо врачей редко кто бывает. Почему приемные часы ограничены с двух до восьми, мне не понять совершенно. Лишь с самыми маленькими и по особому разрешению, когда уже совсем плохие, иногда позволяют сидеть родителям рядом.
– Вы курите спокойно, – говорит Поликарп тоном умудренного взрослого. Многие дети здесь быстро превращаются в старичков по поведению и разуму. Страдания не возвышают. Они лишают нормальных реакций. – Мне не мешает.
– Ты ведь не только школьные учебники изучаешь, – поинтересовался я без вопросительной интонации, закуривая. – Медицинские статьи потихоньку тоже.
– «Самый поразительный факт, – на память без запинки принялся гладко вещать Поликарп, вздохнув, – состоит в том, что никакого нового принципиального подхода ни к лечению, ни к профилактике рака так и не было представлено… Методы лечения стали более эффективными и гуманными. Грубые операции без анестезии и антисептиков сменились современными безболезненными хирургическими методами, выполняемыми с исключительной технической точностью. Щелочи, разъедающие плоть предыдущих поколений раковых больных, уступили место облучению рентгеновскими лучами и радием… Но все это не отменяет того факта, что «лечение» рака до сих пор включает только два принципа – удаление и уничтожение пораженных тканей (первое – хирургией, второе – облучением). Никакие иные методы так и не оправдались»[3].
Я такой цитаты не помнил, но в целом верно. Если опухоль носила местный характер, то еще оставался некоторый шанс на излечение путем полного удаления пораженного органа. В иных вариантах спасения практически не существовало.
– Лейкемию удалить нельзя. Костный мозг производит уже больные клетки. Но можно попытаться заставить его не вырабатывать определенные клетки сильными дозами лекарств.
– Я слышал про такие опыты, – кивнул мальчик. – Из всех, на ком применялось подобное лечение, остались живы несколько процентов.
– Приблизительно пять. И в отличие от обычных случаев рецидивов у них не наблюдается, хотя никто не может объяснить причину, по которой эти, а не те. У меня есть знакомые в одной фармацевтической компании, – сказал я после паузы, дождавшись, пока пройдут мимо две медсестры, вознамерившиеся затянуться табачным дымом и правильно интерпретировавшие недовольный взгляд.
Я для них не начальство. Стажер – некое странное состояние между врачом и сестрами. И те и другие считают нормальным давать указания и считают себя выше по положению временного недоучки. И все ж теоретически мы будущие доктора, и лучше не доводить до конфликта. Наглеть себе могут позволить лишь старшие медсестры. У них обычно опыта на семерых хватит.
– Они готовят экспериментальный препарат. То есть до клинических испытаний дойдет где-то через год-другой, когда можно будет с уверенностью показать стабильно выздоравливающих или хотя бы добившихся ремиссии мышей.
– Требуются добровольцы?
– Нет, – резко сказал я. – Никто не станет проверять лекарство на людях без соответствующего разрешения. Это подсудное дело. Хуже того, репутация фирмы будет серьезно испорчена. Поэтому никто никогда не признается в подобном. Ты понимаешь?
– Если я склею ласты, они будут ни при чем.
– Да. Но ты достаточно умный, чтоб услышать правду. В тех немногих случаях, когда пересадка костного мозга была успешной, его либо брали от близнеца, либо облучение было минимальным. Во всех других вариантах наглядного улучшения не наблюдается и пересаженный костный мозг почти всегда отторгается.
– То есть шансы минимальные? – Он даже не особо удивился, хотя недавно у меня на глазах в его присутствии Гуреев рассказывал родителям про замечательную возможность. – У моих все равно нет средств на операцию.
– В данном случае вопрос денег не стоит вообще. Зато тайна обязательна. Ни я, ни они не имеют права такое пробовать. Поэтому ни соседу по палате, ни врачу, ни сестре, ни даже близким ни слова! Никто ничего не должен знать! Это понятно? Даже если вместо улучшения пойдет ухудшение.
