Кате Трифоновой на пороге квартиры Голубева вдруг так жалко себя стало, что, вдавив кнопку звонка, она заплакала. И сбежать не успела — Андрей Валерьянович без промедления открыл дверь.
— Я не из-за котлет, я из-за флюорографии, — тихо прогнусила Катя и шумно разрыдалась.
Успокоилась она на плече Андрея Валерьяновича. Извинилась. Объясняться и корчить строгую рожу было глупо.
— Иди, девочка, умойся, — велел Андрей Валерьянович.
— Пойду я, — пробормотала Катя.
— Куда?
— Домой.
Произнеся это слово, Катя снова всхлипнула.
— У тебя никто не умер, не заболел? — забеспокоился Андрей Валерьянович.
— Не-е-е-ет.
Он втащил отяжелевшую в истерике Трифонову в комнату, устроил на диване, напоил валерьянкой, укрыл пледом и приказал спать. «Девочка», — запоздало и безразлично отозвалось в Кате. И на этой четкой мысли, что рядом с ним она — уже не юная — всегда будет чувствовать себя молодой-премолодой, кончилось натужное бодрствование. Медицинская сестра уснула в квартире пациента. Андрей Валерьянович Голубев долго и пристально разглядывал ее, потом пошел в кухню. Для хоть и неполного счастья этой тощей приблуде необходимо съесть тарелку домашнего борща, решил он. Готовя, Андрей Валерьянович вспоминал то, что узнал о Кате две недели назад: возраст, место рождения и жительства, семейное положение… Собственными анкетными данными он ее, помнится, не развлекал. Итак, она снова явилась. Красивая девочка, из тех, кто хиреет без заботливого ухода. Ее все время хотелось накормить. А что делать после обеда? Напиться с ней на сей раз?
Спасительные идеи не стареют вместе со своими генераторами. Наваристый густой борщ и остатки коньяка из заветной бутылки вернули Кате настроение. А Андрею Валерьяновичу — потенцию. Почти год он не приводил в дом женщин. Последняя любовница была славной, бодрой пьяницей из жилконторы, она щедро отблагодарила его за старомодные ласки новыми батареями. Катю же и Андрея Валерьяновича сама жизнь убедила в том, что ничего лишнего в мире не происходит. Такие всегда действуют стандартно, а из этих стандартных действий всегда получается нечто несуразное, зато по-человечески доброе. Показывая Кате спальню, Андрей Валерьянович поцеловал ее. Он никогда не боялся пощечин. Но его покоробило бы, узнай он причину Катиной радостной улыбки по завершении этого эксперимента. А она просто умилилась отсутствию у него во рту протезов, ибо подозревала, что его крепкие, ровные зубы не настоящие, а искусственные. В свою очередь, Катю, изумленную приятным вкусом его поцелуя, не обязательно было информировать о манипуляциях со щеткой, двумя разными пастами и зубным эликсиром после обеда.
— Я тебя хочу, — ровно, тихо, будто не желая пугать, сообщил ей Андрей Валерьянович. — Но не настаиваю.
«Еще бы», — ехидно подумала Катя. Потом отвратительная мысль о цене хлеба, ветчины, салата, борща и коньяка оттеснила ее к двери. Андрей Валерьянович не двигался и молчал. Катя потопталась у выхода и вернулась к просторной двуспальной кровати.
— Я тоже хочу, — быстро сказала она, запнулась и решительно закончила: — тебя, Андрюша.
Он встал на колени, притянул гостью, попятившуюся от неожиданности, за талию, вернее, за то место, где она бывает у фигуристых женщин, и поднял голову. Таких незамутненных, веселых и откровенных глаз Катя никогда не видела у дотрагивавшихся до нее мужчин. Такой радостной благодарности во вновь обретшем звучность голосе тоже не слышала:
— Спасибо, любимая.
— Ты меня уже полюбил? — попыталась изобразить насмешливый тон Катя.
Но вопрос прозвучал, скорее, просительно. Она машинально смежила веки и заставила себя погладить Андрея Валерьяновича по светлым волосам. И уже с хмельной безалаберностью отметила, что они чище, мягче и гуще, чем у гитариста.
— Полюбил, — довольно серьезно ответил Андрей Валерьянович и легко встал.
Гораздо позже, ибо в постели он поспешал медленно, Андрей Валерьянович вернулся из ванной к нежившейся под одеялом Кате и, не пряча легкой нервозности, спросил:
— Как ощущения?
— Кайф, — не стала вредничать она.
— Это тебе за «Андрюшу». И за «ох, Андрюшенька», — рассмеялся он.
