Из письма ко мне от 14 июня 1974 года:
«…Совсем отупев, возвращаюсь домой и, умяв творог со сметаной, предаюсь лёгкой дрёме. Очнувшись, начинаю борьбу с набоковским “Даром”. Все в восторге, а я мучительно продираюсь сквозь дебри литературного кокетства. Сам себя назвал “Искателем словесных приключений”. Холодный, как собачий нос, изысканный сноб, истекающий ностальгией по вещам и блистательно описанной прочей фуйни. Действия никакого. Лишь на 200 (!) странице намечается роман. У*бёт ли, сомневаюсь…»
Первые серьёзные стычки с Синявской произошли через несколько недель.
Амикошонские покрикивания и командирский норов Марии Васильевны, на правах желающей добра опекунши, нисколько не злоупотреблявшей волшебным и просто добрым словом, поддерживали в доме постоянную боязнь быть обтявканным и затюканным кстати и некстати.
Удручённая бедламом на кухне, мама попыталась было разобраться с немытой посудой. В том смысле, что после еды тарелки хорошо бы вымыть. Оскорбительный намёк! М.В. гаркнула: не лезь, куда не просят, нужная посуда моется лишь перед самой едой. Мама пришибленно сжалась, уселась «на краешке стула», со слезами на глазах.
– Ты, Машка, парижский вариант Салтычихи! – не выдержал В.П.
Обмен колкостями мгновенно перерос в добротную кухонную склоку, с вопежом и грохотом кастрюль, но вскоре воцарилось видимое замирение.
С самого начала дело осложнялось тем, что в Париже мама была прикована к дому из-за слабого зрения и безъязычия. Не в пример Швейцарии, где ею занимались предупредительные и деликатные люди. Гостеприимная и тонкая хозяйка на званых домашних вечерах и литературных посиделках, Мария Синявская в повседневной жизни была беспардонна и своенравна. Окружающие маялись от опеки и поучений, но вынуждены были приспосабливаться. Мама робко помогала по дому, но у неё всё валилось из рук, всё выходило не так, и она страшно стеснялась своей беспомощности. И никак не могла угодить строгой хозяйке. Всё чаще и чаще Виктор Платонович должен был встревать в ссору и приструнивать Марью. Это помогало, но лишь до следующей стычки.
Как бы извиняясь, Некрасов писал мне:
«Увы, приспосабливаться мать не умеет. К тому же две женщины в одном доме – не лучший из вариантов. А наша милая Майя любит и поучать, и поменторствовать, и покомандовать, чего ни мать, ни особенно я не любим. Были и вспышки, и обиды, и повышение голосов (не материнского, конечно, – с чужими у неё не получается)».
Но зато получалось на славу со своими. Нервы сдавали у обоих, переругивались уже не скрываясь, выход был один – съезжать как можно быстрее!
Но быстрее пока не получалось, подходящую квартиру так сразу не найдёшь…
Виктор Платонович не раз говорил мне, что на остывание его приязни к Синявским очень повлияло безжалостное отношение М.В. к маме.
Некрасов, слегка озверевший от сволочного нрава «Машки», принял сторону жены…
А пока суд да дело, В.П. обустроил в своей комнате рабочий закуточек – развесил фотографии, пару картинок, мама пришпилила над его раскладушкой рисунок Вадика. Вроде всё становится на свои места, но где покой, где диван, хочется, стонет в письмах Некрасов, подремать как часовой на посту! К тому же Синявские беззаветно пашут на общественно-литературной ниве, не давая покоя и своему гостю.
Бесконечные визиты, рандеву, чашки чая с печеньем. Нужные люди, важные персоны, крупные персонажи, избалованные модные журналисты… В.П. похныкивает в письме: «Меня Майя – ох и деловита! – одолевает тоже всякими делами. То с тем встретиться, то с теми. Нужно! И таки да, нужно. А где же полежать? И когда?»
Иной раз приезжал с гитарой Галич, засиживались допоздна, предавались трёпу, в общем, как в Москве, на кухне у незабвенных Лунгиных. Только ещё более суматошно, многолюдно и галдёжно…
Наконец к Новому году мама и Виктор Платонович переехали в загородный дом их новой знакомой, милой и весёлой Вити Эссель.
По-буржуазному благовоспитанная и чистенькая деревушка Марлотт в лесу под Фонтенбло умилила Некрасова. Дом впечатлял абсолютной тишиной, изысканным порядком и камином. Некрасов тут же отвёл душу и оборудовал свой уголок над письменным столом: рисунок брата Коли, шарж на Симу Лунгина, фотография с Валегой. Своего фронтового ординарца Валегу он романтически почитал и с радостной нежностью описал его в «Окопах». В жизни же его звали Михаил Волегов и жил он на Алтае. За несколько лет до отъезда Некрасов съездил к нему в гости, вместе с актёром Юрием Соловьевым, сыгравшим роль Валеги в кинофильме «Солдаты». И сама встреча, и трехдневное безвылазное застолье оставили у писателя наиблагоприятнейшие воспоминания.
