Всё на свете, кроме шила и гвоздя - страница 31

Близкие киевские друзья Некрасова, Пятигорские, повседневно назывались Евуся и Исачок. Исачок был добрым и немногословным, очень любил встречаться с Викой, и чувствовалось, что приходил отдохнуть душой от обыденной жизни. К властному и прямому характеру Евуси Вика относился добродушно, изредка побаивался её языка, но в основном, как говорили, Еву не праздновал, то есть делал по-своему. Была она преданным другом, но твёрдо верила, что облечена высшей миссией заботиться обо всех мужчинах, и о Вике в частности. Эту опеку В.П. охотно допускал, но раздражался, когда Евуся донимала его нотациями о вреде спиртного.

– Ты можешь объяснить мне, Вика, – сурово отчитывала его Ева, – почему ты третий день подряд пьёшь эту гадость? Почему ты вообще пьёшь водку?!

– Потому что вкусная она! – дерзил он и шёл в кабинет добавить ещё, чтоб утвердить своё достоинство пьющего мужа…

Исаак работал в каком-то строительном тресте довольно большим начальником, а Ева считалась журналисткой и поэтому на работу никогда не ходила. Промышляла она модной в советские времена «литературной обработкой». Иногда получала задание написать книжку, что-то вроде воспоминаний, от имени так называемых знатных людей. Среди её клиентуры был и знаменитый Алексей Стаханов, доставивший особые хлопоты Еве. С ним можно было беседовать лишь в краткие перерывы между запоями, когда всякий нормальный человек меньше всего хочет сидеть с постылым журналистом, да к тому же непьющей бабой. В общем, беднягу Стаханова заарканили-таки на несколько дней родственники, не выпускали из дому, а Ева в это время выпытывала у него всякую ерунду. Книжка-то у неё была написана ещё дома, заранее, и одобрена в горкоме.

Когда язвительная Ева с глубоким подтекстом рассказывала эту историю, Некрасов страшно веселился и называл Стаханова молодцом.

Потом Исачок умер, стычки с Евусей участились, так как она перенесла всё своё внимание на Вику и без меры донимала советами в будничной жизни.

Их дружба тлела ещё пару лет. А погасла окончательно совсем по другой причине.

Ева испокон веков печатала на машинке всё написанное Викой. Была, как он говорил, обнимая её за плечи, его персональной и безотказной машинисткой. В последние перед отъездом годы Некрасов нередко писал длинные письма, то протестуя против несправедливости властей, то в защиту обиженных, преследуемых, арестованных людей, то пытаясь что-то доказать партийным владыкам Украины. Писал и самому Брежневу, и Суслову, и просто на деревню дедушке, в Центральный Комитет. Ева перепечатывала, хотя была страшно недовольна: зачем он лезет на рожон, да ещё и не в своё дело!

Что переполнило чашу, я точно не знаю. Наверное, что-нибудь из самиздата или один из Викиных рассказиков, которые тогда граничили с «антисоветчиной», хотя сейчас они выглядят невинными зарисовками. Но Ева, будучи прямым и обязательным человеком, заявила Вике, что она больше ему ничего печатать не будет! Что он ведёт себя как мальчишка, ставит под удар не только себя, но и других, в частности её, и что она потакать ему в этом не желает. Некрасов по-настоящему обиделся, и их контакты полностью оборвались.

Ева не пришла его проводить, не позвонила перед отъездом, не передала ни с кем даже пару слов… Уже после смерти Вики его очень близкий приятель Гриша Кипнис сказал мне, что был на Байковом кладбище в Киеве и могилка мамы, бабушки и тёти, «Викиных женщин», выглядит чистенькой, даже ухоженной.

– Кто же смотрит за ней? – спросил я, не надеясь на ответ.

– Как кто? Ева! Болят ноги, но на кладбище ходит, следит за могилой, из своих копеек платит сторожу, чтобы присматривал за цветами…

Я передал ей денег, но письма не написал, не осмелился… Она была женщиной строгой, честной и преданной. И всегда очень переживала за Вику. А кто был я для неё? Без Вики – никто.

…Купив у входа в Пассаж по порции знаменитого киевского пломбира, мы с Виктором Платоновичем размеренно прогуливались, поджидая Геляшу Снегирёва.

До отъезда в Швейцарию оставалось менее месяца.

Гелий порадовал прекраснодушием маленько выпившего человека. Доел мой обсосанный пломбир, поинтересовался, чем, мол, будем заниматься.