Старый друг Некрасова писатель Леонид Волынский спросил как-то, ни к кому специально не обращаясь:
– Кто мне скажет, почему это все роддомы в Москве названы именами никогда не рожавших старых большевичек? Клары Цеткин, Розы Люксембург, Марии Ульяновой, Надежды Крупской, а то и вовсе кровожадной твари – Землячки?
С тех пор у нас в семье «никогда не рожавшая большевичка» непременно вспоминалась, когда кто-то совался в разговор со своим мнением об абсолютно ему малопонятных вещах.
Вот и сейчас – прорезалась ещё одна никогда не рожавшая старая большевичка!
Но вернёмся к Виктору Платоновичу.
Я был очевидцем редкого момента. Вика вслух читал стихотворение. За исключением стихов Сосо Джугашвили, такое случалось, прямо скажем, нечасто.
Чудесное, грустное, написанное Наумом Коржавиным в Бостоне и помещённое в эткиндском альбоме, стихотворение со старанием и выражением читалось за вечерним чаем:
Куда летишь ты, птица-тройка?
К едрёной матери лечу!
Дальше уже обычным голосом:
А мы сидим. И зависть прячем
К усталым сверстникам своим.
Летят! Пускай к чертям собачьим!
А мы и к чёрту не летим.
И, давней нежностью пылая
К столь давней юности твоей,
Я одного тебе желаю
В твой заграничный юбилей.
Лишь одного, коль ты позволишь,
Не громкой славы новый круг,
Не денег даже, а того лишь,
Чтоб оказалось как-то вдруг,
Что с тройкой всё не так уж скверно,
Что в жизни всё наоборот,
Что я с отчаянья неверно
Отобразил её полет.
Вика посмотрел на меня и покачал головой, мол, ничего себе, как Эмка разрюмился! Когда он читал эти стихи в Бостоне, они с ним чуть не всплакнули! Выпив предварительно, как же иначе…
Любил ли Некрасов стихи? Довольно часто слушал. Бывало, и с удовольствием.
Но я не припомню, чтобы он в Париже собственноручно купил книжку стихов. Кроме, естественно, Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Ещё Мандельштама, Твардовского и Бродского. Поэтических томиков стояло на его полках немало, но все подаренные авторами. Вспоминал он о стихах украинских поэтов Мыколы Бажана, Максима Рыльского и особенно молодого Павла Тычины – очень хвалил. Цитировал строки Фета, Бальмонта, Маяковского, Курочкина. Упоминал стихи Ахматовой, Волошина…
Это кого я вспомнил.
Чтоб сделать приятное, ему читали свои стихи Булат Окуджава, Юлий Ким, Геннадий Шпаликов, Белла Ахмадулина, Давид Самойлов, Александр Межиров, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Александр Галич…
Читали в моём присутствии, на счастье!
Вознесенский, Межиров, Ахмадулина, ну и, конечно, Окуджава, отложив дела и выкроив вечерок, всегда встречались с Некрасовым, когда были в Париже. Всегда! И вдобавок звонили по нескольку раз, просто пару минут поболтать.
Московский приятель Некрасова, поэт Евгений Евтушенко, сто раз приезжая в Париж, никогда не звонил и никакой тяги к контактам не проявлял. Для меня это необъяснимо. Что между ними произошло? Мне тогда казалось, что Евтушенко всерьёз опасался встречи с Викой.
А Некрасов, скажут мне, почему он не проявлял инициативы?
Ну, его-то, думаю, понять можно! Он вначале сдерживался, пугливо оглядывался даже, боясь навредить приезжим своей компанией. Позже осмелел, сам названивал приезжавшим, бежал общаться. Но не с Евтушенко! Загадочная для меня стена между ними постоянно как бы росла и упрочнялась…
Многие эмигранты, а ещё больше москвичи в те времена злословили, что властитель душевных порывов моей молодости, потрясавший талантом наше воображение поэт Евгений Евтушенко был у советской власти вроде дежурного витринного вольнолюбца.
Причём не в раннем своем периоде, когда заботятся о карьере и пробиваются в люди, а в расцвете славы, достигнув лавров и получив от властей все мыслимые советские пироги и пышки. Будучи ярко талантливым, как, не скрываясь, утверждал Некрасов. Утверждал, рискуя быть обвинённым в дурном вкусе!
Кстати, а как писал сам Некрасов в эпоху социалистического реализма?
Во-первых, перечтя все его написанные в Союзе произведения, – их не так много, – я нигде не наткнулся ни на восхваление советской власти, ни на барабанное подхалимство под видом комсомольского эпоса, ни на мужественное сюсюканье о великих стройках, ни на сахариновую фуйню, называемую революционной романтикой. Везде Виктор Платонович старался быть сдержанным – происхождение обязывает, как говорят французы.
