В июне 1941 года, будучи ещё актёром театра Красной Армии и имея броню, В.П. выступал в госпиталях, читал патриотические отрывки и стихи Николая Асеева, Иосифа Уткина и Виктора Гусева. Сгорая при этом от стыда – мужчины должны воевать, считал он. Через сорок лет он вспомнит об этом в «Сапёрлипопете»: «Всё же лучше, чем читать с эстрады Асеева».
Не цепляясь за броню, как тогда называли отмазку, пошёл в военкомат, и был призван в армию, и ушёл на фронт 24 августа 1941 года.
Была ли у них с мамой любовь на старости лет? Не думаю. Были некие отголоски довоенной близкой привязанности, отзвуки давней-давней нежности… Но во время войны Вика помнил о маме, разыскивал её, писал в Киев и спрашивал, нет ли вестей от Галины Базий? Вестей не было…
Так вот, Виктор Платонович поначалу стеснялся своего брака перед приятелями и друзьями. И чтобы сгладить своё малодушие, Вика утрированно и даже раздражённо подчёркивал первое время свою независимость. Не упускал случая сравнить характеры своей матери, Зинаиды Николаевны, и Галки, моей мамы. Сравнение оказывалось не в пользу Галки.
Зинаида Николаевна дожила до глубокой старости, и В.П. запомнил свою мать спокойной, ироничной, всё прощающей и разрешающей, готовой на всё ради Викочки. Я бы сказал, что после смерти Зинаиды Николаевны он был явно склонен её обожествлять. «Маму я любил и люблю больше всех на свете, её мне больше всего не хватает – её ясности, весёлости, доброжелательности во всём».
Галка же была любовью далёкой молодости. А сейчас хотя и стала верным другом, но имела характер и привычки, не всегда присущие светлому образу любимой женщины. К тому же моя мама не любила сквозняков. Как и я, кстати.
Из-за пронзительных, но очень любимых Зинаидой Николаевной сквозняков в квартире зимой никогда не было по-настоящему тепло. Шутили, что на Крещатике сегодня комнатная температура квартиры Некрасова, то есть собачий холод.
– Главное, не навязывать другим своё мнение! – сто раз всем говорил В.П. – И не поучать!
И любил повторять слова своей мамы:
– Пусть Викочка делает, как хочет!
В новелле «Мама» В.П. писал:
«Сужу по себе: похвалят – стараюсь сделать ещё лучше. Поругают – не исправляюсь, задираюсь, настаиваю на своей правоте. Уверен, что в какой-то степени именно это сыграло определённую роль в моих отношениях с тёткой, домашним диктатором, и советской властью. Оба делали упор на мои недостатки, строптивость».
Склонность к поучениям была в глазах Виктора Платоновича тяжким недостатком, а отсутствие тяги к этому занятию заслуживало особой похвалы: мол, достойный человек, не любит поучать.
Хотя много ли наберётся людей, могущих отказать себе в столь сладостном занятии? Кроме Некрасова, я никого не припомню…
О своей маме, о её лучезарном характере, о любви к ней Некрасов писал неустанно. Но никогда не говорил об этом вслух. Ограничивался воспоминаниями о приветливости к людям. С нежностью вспоминал о её простодушии.
– Викочка так намотался за день, что заснул прямо за столом! – извинялась она за ужином, видя сыночка, уронившего голову на руки, не устоявшего перед пьяными объятиями Морфея.
Вспоминал и о милых безалаберных проделках. Обожал ставить в пример материнский запрет наставлять и принуждать людей. Особенно попадало Миле, когда В.П. присутствовал при очередном эпизоде воспитания малолетнего Вадика.
Я-то давно понял, что прививать сыну хорошие манеры в присутствии Вики ни в коем случае нельзя – тот начинал не на шутку сердиться, когда я что-нибудь по-мужски внушал сыну.
– Прекрати издеваться над ребёнком, он сейчас разревётся! – паниковал В.П.
Видя такой благоприятный поворот судьбы, Вадик немедленно делал вид, что глотает рыдания от неслыханного горя.
Но Мила часто забывала о Викином омерзении к детской педагогике. И нарывалась на скандалец.
– Мать моя никогда не позволяла, чтобы я делал что-то через силу! – патетически повышая голос, начинал волноваться Виктор Платонович. – И никогда не наказывала меня!
– Охотно верю! – злилась Мила. – Результат налицо!
– Я прошу при мне никого не поучать! Находите для вашего идиотского воспитания другое место!
