— А Зап куда подет?
Я нежно поглаживаю ее по спинке.
— Зап никуда не пойдет, — отвечаю я.
Я не могу остаться на всю ночь, как бы мне этого ни хотелось. Генри под утро просыпается в слезах и с плачем бежит вниз по лестнице ко мне. Боится, что я его бросил. Сколько бы раз я ему ни повторял днем, что никогда его не оставлю, подсознательно он все равно этого боится. Я надеюсь, что со временем это пройдет, что Генри слишком мал и невнимание Норма не успело нанести ему сколь-нибудь серьезную психологическую травму. Я подумываю отвести его к психологу, но не хочу уподобляться родителям, которые из-за каждого пустяка таскают ребенка по врачам. С другой стороны, мне не хочется из принципа лишать мальчика преимуществ терапии. Я посоветовался с Лилой — кому, как не ей, разбираться в детских страхах, — но она только руками развела: мол, каждый родитель знает лишь то, что он ничего не знает. Может, она и права, но всякий раз, как я вижу страх в покрасневших глазах Генри и раскрытый в беззвучном крике рот, когда я вытираю малышу слезы, меня охватывает такая жгучая ненависть к Норму, что самому становится страшно.
Но время от времени, когда Генри мирно играет со своими паровозиками или, пока я читаю ему вслух, сидит у меня на коленях, рассеянно и властно подергивая волоски на моем запястье, я ловлю себя на том, что вспоминаю о Норме с сожалением и благодарен ему за то, что у меня появился Генри. Интересно, объявится ли отец еще когда-нибудь. За то недолгое время, что Норм провел с нами, его присутствие обрело огромное значение, и теперь невозможно поверить в то, что он опять ушел, — впрочем, как и всегда. Я осознаю, что, хотя полагал, будто понимаю его, на самом деле совершенно его не знал. Иметь наглость вернуться, втереться к нам в доверие, чтобы снова, получив наше прощение, сбежать куда глаза глядят: такой поступок говорит о душевном изъяне посерьезнее патологической безответственности. Но, как ни странно, стоило мне это осознать, как я почувствовал, что готов его простить и принять таким, какой он есть. Когда-нибудь я поговорю об этом с Генри, попытаюсь по мере сил помочь ему понять отца, но пока точно рано. Он еще не готов, да, признаться, и я тоже. Хочется верить, что Генри, когда вырастет, не возненавидит Норма, поскольку не будет возлагать на него никаких ожиданий. А может, даже поладит с ним. Как и я.
Однако, ложась в постель (тело все еще сладко ломит после времени, проведенного с Тамарой), я представляю себе и другой вариант развития событий. Быть может, однажды у нас зазвонит телефон, и полицейский — скажем, из Флориды — сообщит, что Норма нашли мертвым в номере какого-нибудь дешевого отеля в захудалом райончике: во сне остановилось сердце. И в эту минуту я с горечью подумаю, что так ему и надо, он сам обрек себя на смерть в одиночестве. Но я понимаю, что мне все равно будет жаль его, что я уже тоскую по нему, как всякий сын по отцу, и надеюсь, со временем мне хватит ума признаться в этом — не ради себя, так ради Генри.
Под утро, как по расписанию, прибегает Генри; в его правом кулачке, как всегда, зажат Паровозик Томас. Громкий испуганный рев мальчика разрезает тишину нашего сонного дома и будит меня.
Я сажусь в кровати и раскрываю малышу объятия, Генри бросается ко мне на грудь, ручонками обхватывает меня за шею и сотрясается от рыданий. Мне безумно его жаль, но все равно приятно, что именно у меня он ищет утешения, что я единственный, кто может его успокоить. Я и не подозревал, что способен так сильно любить. Я крепко обнимаю Генри, убаюкиваю, шепотом успокаиваю его, и он понемногу отходит от своего сомнамбулического кошмара. Затихнув, он целует меня в щеку и сворачивается клубком у меня под боком, прижавшись попой к моей груди, точно щенок. Генри засыпает, а я пою ему:
Спи сладко, малыш, баю-бай
Я чутко твой сон стерегу
И месяц, и звезды, и я
И старая песня моя
Исполнят любую мечту.
Я так и не решил, чего хочу для себя, но точно знаю, чего хочу для Генри, а это главное. Я буду заботиться о Генри, Тамаре и Софи. Когда малыш легонько прислоняется ко мне, я понимаю, что самое лучшее в жизни не поддается планированию, и мне каким-то чудом в общей суматохе удалось это обнаружить. Завтра начну подыскивать дом в Ривердейле, поближе к Лиле, чтобы она могла посидеть с ребенком, когда у меня начнется работа. Нужно будет решить вопрос со школой, оформить опеку, и наверняка с этим возникнут сложности, о которых я пока даже не подозреваю. Будущее пугает, но притягивает своей неопределенностью. Сейчас же, когда я без сна лежу в темноте, существует лишь настоящее, в комнате слышно лишь медленное ровное дыхание Генри да лихорадочный стук моего собственного сердца.
