Мы с Генри выходим в звездную ночь, и пусть сегодня языческий праздник, но, клянусь, я вижу в небесах Бога.
Генри не ложится спать без двух книг: сперва их надо ему прочитать, а после, перед сном, положить на кровать, так чтобы они были у него под рукой. В шкафу должен непременно гореть свет, а дверь нужно приоткрыть, так чтобы длинная ромбовидная полоска света падала на кровать. В кулаке у Генри зажат Паровозик Томас, а фотография потерянных и обретенных братьев сложена вчетверо и засунута под подушку. Мальчик аккуратно выполняет все эти церемонии, стараясь по мере своих скромных сил вносить порядок и предсказуемость в большой хаотичный мир. И только когда все эти талисманы наконец на своих местах, я целую малыша, желаю ему спокойной ночи и выхожу из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Мама сидит в темноте на верхней ступеньке лестницы и разбирает по парам маленькие белые носки из допотопной корзины для белья.
— Ты прекрасно с ним ладишь, — замечает она.
— Спасибо.
— Видишь ли, я слишком стара, чтобы вырастить еще одного ребенка.
Я сажусь рядом с ней на ступеньку и достаю из корзины груду носков.
— Я все понимаю, мам, — отвечаю я.
Работая, мы чуть соприкасаемся локтями, и наши рукава искрят в темноте из-за статического электричества от ковра.
— Он милый мальчик, — продолжает Лила. — Я всегда вам помогу, но я слишком стара, чтобы заменить ему мать. Ему нужна нормальная жизнь. Может, он станет первым за три поколения ребенком из семейства Кинг, у которого перед глазами будет положительный мужской пример.
Мама опускает голову мне на плечо. Я складываю два белых носка, сворачиваю в плотный клубок и бросаю в корзину.
— Ты права, мам, — отвечаю я.
Когда я вхожу в дом, Тамара бросается мне на шею, и мы долго стоим в холле, обнявшись и медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Внутри у меня словно вращаются шестеренки и со щелчком встают на место.
— Я выбрал тебя, — выдыхаю я.
— Я знаю, — улыбается Тамара. — Я ужасно по тебе скучала и решила, что если бы ты не выбрал меня, то не заварил бы всю эту кашу.
Я бросаю на нее недоверчивый взгляд.
— Если ты это поняла, почему не позвонила?
Она качает головой и снова приникает ко мне.
— Я знала, что если я права, ты сам придешь.
— Мне столько нужно тебе рассказать, — дрожа, признаюсь я прерывающимся голосом.
Тамара отодвигается, чтобы посмотреть на меня, тянется ко мне и целует.
— Давай потом, — шепчет она и тянет меня за руку вверх по лестнице.
После я лежу меж Тамариных ног, не выходя из нее, и мы шепчемся обо всем на свете. Разговор то и дело прерывается: Тамара покрывает нежными поцелуями мой подбородок и нижнюю губу.
— Знаешь, что я придумал? — говорю я.
— Что?
— Давай пропустим этап, на котором люди прощупывают друг друга, определяют границы и решают, кто любит сильнее, и сойдемся на том, что мы оба любим и никакого подвоха тут нет.
Тамара проводит пальцем вдоль моего позвоночника, я вздрагиваю и накрываю ладонями ее грудь под моей.
— Проще сказать, чем сделать, — мурлычет она, слизывая с моей шеи капельки пота.
— Когда нас это останавливало? — замечаю я и чувствую, что снова возбуждаюсь. — Ничто не мешает попробовать.
Тамара прикрывает глаза, выгибается подо мной и крепче прижимает меня к себе. Ее подбородок устремлен к потолку, веки полуопущены, на ее лице читается наслаждение, и хотя мы впервые занимаемся любовью, я уже знаю, что в разлуке при мысли о Тамаре всегда буду вспоминать выражение ее лица в эту минуту.
— Что скажешь? — шепчу я, растягиваясь на ней всем телом.
— Давай попробуем, — соглашается она и впивается губами в мои губы.
Тамара спит, и я иду навестить Софи. Я наклоняюсь над кроваткой и чмокаю малышку в щеку; девочка мгновенно просыпается и смотрит на меня.
— Зап пришел, — шепчет она хриплым со сна голоском.
— Я по тебе соскучился, — признаюсь я.
— Зап вернулся.
— Да, солнышко, Зап вернулся.
— А диск с «Энни» сломался, — сообщает она.
— Завтра пойдем в магазин и купим новый.
— Да, купим новый, — повторяет Софи и сонно переворачивается на бок. — Куда я поду завтра?
— Не знаю, — шепчу я в ответ. — Куда захочешь.
