Она лежала без движения, лицом вниз. Она медленно погружалась под воду. В какой-то момент я увидел бледные очертания под водой, а потом они стали расплываться и исчезли. Я остался верен своему художественному видению и довёл его до совершенства. Она приобщилась к совершенству, и тем самым ей была оказана честь. Я получил новое подтверждение силы и в результате стал сильнее. Будут и другие подтверждения, до тех пор, пока я, наконец, не засияю так, что они не осмелятся смотреть на меня прямо. Моё сияние ослепит их.
Когда они стали звать её, я тоже стал звать, посмеиваясь про себя.
Она лежала под нами, удостоенная великой чести, посвящённая высокой цели, и пока ещё было не время это объяснять. Я снова надел шорты в темноте, и снова спрятал символ. Я нырял за ней, когда мне говорили это делать. Меня это забавляло. Позднее, уже в своей комнате, когда я переоделся в шорты цвета хаки и полосатую рубашку, я положил символ силы и искусства в карман шортов. Они искали всю ночь. Меня удивило, что они её нашли. Сначала я подумал - из-за того, что её достали, нарушена точность формы, но потом я осознал, что это - часть ритуала, часть, до этого мне непонятная. То, что её достали с наступлением рассвета, соответствовало общей концепции, потому что это создавало новый символ рождения через смерть - рассвет её славы и значимости, которую я ей придал, выбрав её для завершения замысла.
Они позвали нас, и я сидел там на полу, и перелистывал страницы больших книг. Утрилло, Руо, Дюфи. Они оставили после себя образцы для подражания. А сами и рисовать-то не умели. Я вырисовывал каждый листик. А потом я пошёл дальше них к этой новой форме. Эта новая форма искусства заключала в себе гармонию и симметрию, которые ни за что не ухватить на двухмерном холсте. Заключала в себе богатство палитры, превосходящее все, что можно приобрести в тюбике. А кисть - вещь искусственная. Она встаёт между художником и художественной формой. Я спрашивал себя - почему они не увидели и не поняли этого. Художественная форма должна создаваться самим телом. Танец искусственен потому, что в нём исполняется лишь символическая драма. Он имитирует смысл. Тело должно использоваться для действия, наполненного смыслом, и каждое действие, наполненное смыслом, должно совершаться в том ритме и с соответствии с тем замыслом, которые присущи этому действию. И к этой художественной форме не может прибегнуть никто, кроме тех немногих, кто обладает особым видением мира и силой новой, блестящей человеческой расы.
Я хотел рассказать им. Я слышал, как они лепечут что-то насчёт ключей от машины, уголовного расследования и газетных репортёров. Это порождало у меня нетерпение. Мне хотелось встать и рявкнуть, требуя тишины, а потом объяснить то, что я открыл. Если бы я добился того, чтобы они поняли, тогда они прекратили бы эту глупую болтовню. Они конечно, не смогли бы постичь методы и замыслы. Но если бы они смогли следовать за ходом моих рассуждений, то увидели бы, что мне дано открыть эти новые горизонты. Я отложил книги, эти книги, которые были всего лишь утомительным описанием несостоятельности, неспособности к постижению. Я сидел там, полный презрения к ним. Нет, невозможно им рассказать. Это слишком заумно для них. Их мерки слишком уж ориентированы на простых смертных.
Я чувствовал, как приходит волнение, и я не знал, почему. Я внимательно оглядывал комнату в поисках источника, зная, что это - первые признаки нового замысла, нового акта творения - так теперь будет всегда. Форма всё ещё была новой для меня, так что у меня ушло много времени на то, чтобы отыскать свой путь к неизбежному.
Как и в случае с Уилмой, это оказалось до смешного просто. Они были смертными. Их нельзя было убедить словами. Но их можно было убедить действием. Демонстрацией. Тогда они смогут увидеть, все сразу, увидеть красоту и значимость этого. И тогда не будет никакой неловкости и никакой задержки с истолкованием. Потом мы сможем спокойно это обсудить, я смогу объяснить им, почему форма всякий раз должна быть точно выдержанной, сбалансированной, так, чтобы соответствовать симметрии момента, точной в своей красоте, блестящей и бессмертной.
