Ну и, наконец, мы — русскоязычные, и даже суржику нас ближе к южнорусскому говору. Никакого единого и чистого украинского языка на самом деле нет. Ну, может быть, Винница, Житомир — что-то такое сохранилось там. А в Киеве даже акцент польский. Уже на Полтаве и в Суммах наблюдается сильное влияние русского языка.
— Ты сам на украинском говоришь?
— Ещё в прошлом году я разговаривал на украинском языке. Но за год я его забыл.
— Это не из-за памяти, — отмечаю я, скорее, для себя. — Бан.
— Я свободно могу переходить с русского на украинский, — объясняет Захарченко. — Но когда я хочу с ними поговорить… Слова эти не идут сквозь зубы. Не могу. Пока не могу.
Зхарченко сказал как-то, что войну на Донбассе выиграли люди 35–45 лет.
— Обрати внимание, — сказал он: — в первые месяцы Великой Отечественной войны потери были колоссальными: теряли именно молодых, порывистых. И что сделали? Начался призыв тридцатилетних, которым есть, что терять, которые бездумно на амбразуру не кидались, которые не бегали в полный рост, а ползали. И вот эта возрастная категория: тридцать и более лет — это они сломали хребет немцам. Сломали те, кто воевал в Первую мировую, у кого были дети, у кого был опыт. Они и совершили перелом в войне. Так же и в донбасскую.
…я не уверен, что это так, но Захарченко, быть может, видней.
Размышляя на эти темы, я поинтересовался мнением своего донбасского товарища, пошедшего воевать сразу после Одессы. Он был явным примером противоположного толка, потому что воевать пошёл в 21 год.
— Ты отделением командовал, да?
— Я был замкомвзода в Иловайске.
— И какого возраста был твой взвод?
— Все были за сорокет.
— А тебе едва за двадцать. И они тебя слушались?
— Ага, невероятно. Один только там был «малёванный», и то к нему Дед подошёл. Самый старший во взводе. Дед всё «малёванному» объяснил… Слушался меня даже покойный уже Форос, местный пацан, — он вообще три войны прошёл.
— А где воевал?
— В Сьерра-Леоне первый раз… Я, когда узнал его биографию, у него спрашиваю: «Что ж ты сам отделение не взял?». «Веришь, — говорит, — меня так всё достало, а ты на юношеском заводе, который со временем пройдёт. Думаю, пацан всё правильно говорит, а если пацан какой-нибудь лишак сморозит, то я его поправлю. Юношеский задор лучше опытного глаза».
— Мне Захарченко сказал, что войну на Донбассе отыграло поколение людей, которым в районе сорока.
— Обделалось моё поколение, что тут говорить, — легко признал мой собеседник. — Очень многие уехали. Обидно. Так и я это мог сделать. Нам же сколько вдалбливали, что воюют только дураки. Мы же это впитали…
Захарченко успел впитать другое. Он видит историю с позиций своего поколения.
Хотя в данном случае, уместнее сказать: нашего.
У нас разница в год: я родился в 1975-м. Он был пионером, но не попал в комсомольцы. Я был пионером, но в комсомол меня не приняли — 91-й был последним годом, когда принимали в комсомол, и мне, единственному в классе, — отказали. Я был упрямый ревнитель всего советского; фанатично преданный судьбам и заветам Аркадия Гайдара, молодогвардейцев, красных командиров, влюблённый в песню «По военной дороге, шёл в тоске и тревоге боевой 18-й год…» и всерьёз смотревший фильмы про молодого Ильича.
Моя мизерная человеческая история никого не волнует, но для меня распад Союза начался с того, что я — я! единственный настоящий комсомолец в классе! а может, во всей школе! а, может, на всю Россию, чёрт меня подери, — не стал комсомольцем.
В моей стране всё покатилось через голову, кубарем.
И с тех пор не может остановиться.
Захарченко, меня это забавляет, тоже летний, и родился под тем же созведием — Рака — что и я.
Скепсис по поводу всей этой звёздной мишуры мне понятен; но вместе с тем я часто замечаю за собой, что угадываю главные мотивации и побуждения тех, кто родился в разгар лета.
Мне иногда кажется, что я всё понимаю про Гаврилу Державина — боевого офицера, великого поэта, государственного чиновника, достигшего наивысшей ступени в табели о рангах: он стал тайным советником.
Всё понимаю про Дениса Давыдова — боевого генерала, легендарного партизана, великого поэта, остроумца и провидца.
